«И мою семью заодно, — добавил он про себя. — Если Пахан не сможет добраться до меня, возьмет жену и дочек».
— Тогда какие варианты? — растерянно спросил Михаил.
— Подойдем к дому с трех сторон. Круговую оборону Петру организовать не под силу. Значит, как минимум двое прорвутся.
— Нормальный расклад — если, конечно, третьим, который не прорвется, окажусь не я, — заметил Яков.
— Петр ранен и ослабел от потери крови, — возразил Андрей. — Нормально прицелиться не сможет. Так что у нас неплохие шансы выйти из перестрелки живыми втроем.
— «Неплохие шансы» меня мало устраивают. Тот, кто пойдет с главного входа, рискует больше. Как будем решать, кто…
— Торгуетесь, как старухи на базаре. Ну я пойду с главного, — разозлился Андрей.
На него уставились в недоумении.
— Петр знает, что меня ему больше всего надо опасаться. Я появлюсь с главного входа. Он отвлечется. Тогда вы двое сможете проникнуть с двух разных сторон. Если синхронизировать нападение до секунды…
— К нам гости! — предостерег Яков.
Андрей круто развернулся на месте, испугавшись, что едет полиция. Но нет, по проулку брел кто-то один. Мужчина в светло-сером пальто на пуговицах и шапке с наушниками. Понурив голову, он еле тащился.
«Депрессия под праздник? — гадал Андрей. — Или просто прячет лицо от снега?»
И тут мелькнула тревожная мысль.
«А вдруг это полицейский, спектакль разыгрывает? Если так, то должны быть еще и другие. Послали этого вперед, чтобы устроил нам ловушку».
Андрей подумал о Пахане, о клиентах, о Петре.
О жене и дочерях.
Человек в сером пальто подгреб ближе, сворачивая на противоположную сторону проулка, к той самой калитке.
«Возьму риск на себя», — решился Андрей.
— Мы едем в Санта-Фе за младенцем?
— Да, Петр. Это дитя мира.
— Не понял…
— Ты что, газет не читаешь? Телевизор не смотришь?
— Новости? Ха! Там же сплошная пропаганда, не лучше, чем в России.
— Значит, про Ахмеда Хасана не слышал?
— Так зовут ребенка?
— Отца. Он акушер.
— Андрей, я по-английски еще не настолько…
— Роды принимает. Хирург, когда-то оперировал палестинцев, пострадавших в перестрелках с израильтянами. Две тысячи пулевых ранений через его руки прошло. «А воз и ныне там» — так он говорит. Тогда он переквалифицировался, стал акушером. Детей принял несколько тысяч, то есть больше, чем прооперированных им же огнестрелов. Своим последователям объясняет, что сделал выбор: жизнь, а не смерть, надежда, а не ненависть.
— Последователям? Он что, этот Хасан, типа религиозного лидера?
— В каком-то смысле. Религиозными полномочиями он не обладает, но впечатление его речи на людей производят огромное. Вещает как пророк — и учеников у него с каждым днем прибавляется. Они верят в его дар предвидения. А он проповедует, что палестино-израильский конфликт уничтожит весь регион — и целый мир за собой потащит. Многие уставшие от десятилетиями не прекращающихся убийств и разрухи с ним согласны. «Дети, — повторяет Хасан. — Подумайте о детях. Если мы действительно их любим, если дорожим ими, если это все не пустые слова, то давайте подарим им мирное будущее».
— Мирное… Ты сказал, что в Санта-Фе наша цель — дитя мира…
— Да, Петр. Дитя мира. Ребенок Хасана. Его враги отвалят нам за похищение три миллиона долларов.
— Расположение комнат? — Мередит встревожилась. — А зачем вам?
Каган, несмотря на царивший в кухне полумрак, заметил, как она опасливо подобралась, продолжая прижимать крохотный стаканчик к губам малыша.
— Да особо незачем. Так, обычная предосторожность. Надо же чем-то время занять.
— Предосторожность?
— Лучше просчитать все заранее.
— Просчитать что? Вы же слышали Коула. Этот человек ушел.
— Возможно. Однако следует обеспечить запасной план.
Хотя в скудном свете Каган не видел глаз Мередит, он не сомневался, что они смотрят пристально и с тревогой. Тень ее головы кивнула в сторону темного арочного проема рядом с утопленным в нише холодильником в глубине кухни.
— За этой аркой — котельная и постирочная. И маленький санузел — унитаз и раковина.
— Окна там есть?
— Нет.
Каган мысленно поблагодарил свою удачу.
— А остальные комнаты? Коул сказал, что его спальня по фасаду.
— Да. Там в один ряд гостиная, ванная и комната Коула.
— А на заднюю часть что выходит?
— Напротив гостиной кабинет Теда. Рядом наша спальня.
— То есть напротив комнаты Коула?
— Правильно. В самом конце коридора, который делит дом на две части.
— Сколько дверей наружу?
Каган заметил, как задрожал голос Мередит, когда уже стало предельно ясно, к чему эти расспросы.
— Три. Передняя, боковая отсюда, из кухни, и еще одна в кабинете Теда. Выходит на задний дворик.
— А в подвал снаружи можно попасть?
— Подвала нет. В Санта-Фе большинство домов построены на плите.
«Еще одной головной болью меньше», — с облегчением подумал Каган.
— А чердак?
— Крыша плоская, никакого чердака.
— Какая у Теда в кабинете дверь, деревянная или раздвижная стеклянная?
— Дерево.
«Хорошо, не сразу вышибут», — отметил Каган.
— Заперта?
— Да, я проверила, когда думала, что мы уходим в гости. А потом еще раз, после того как Тед… ушел.
— А остальные двери?
Каган подошел и сам подергал ручку на кухонной, убеждаясь, что она заперта.
— Можете не сомневаться, когда Тед сорвался… В общем, все двери на замках.
Каган в очередной раз скользнул тревожным взглядом по кухонному окну.
— Он не всегда таким был… — проговорила Мередит.
— То есть? — задал наводящий вопрос Каган, надеясь отвлечь Мередит от опасности.
— Он осознает свою слабость к алкоголю. Когда мы переехали из Лос-Анджелеса, Тед хотел начать жизнь с чистого листа. То есть ради этого мы и переезжали. Прошлой весной он съездил сюда, в Санта-Фе, на деловую конференцию и, вернувшись, взахлеб рассказывал про горы, свет, прозрачный воздух, в котором видно далеко-далеко… Все время повторял, что не зря этот штат зовется «Очарованной землей». Я понимала. Немного волшебства нам бы пришлось в самый раз.
— И вы переехали? — снова подтолкнул ее к воспоминаниям Каган.
— Два месяца спустя, в июне, этот дом уже стал нашим. Помню Четвертое июля, когда на Плазе устроили ярмарку оладий, тысячи людей собрались на гулянья. Мы сидели под деревом, слушали «живой» блюграсс [5]— оркестр играл на площадке. Все танцевали, развлекались. Помню, как Тед тогда широко мне улыбнулся: «Обещаю, на День независимости». Дважды в неделю он ходил на собрания «Анонимных алкоголиков». Мы много времени проводили вместе, всей семьей. Ходили в походы по лыжной долине. Ездили на экскурсию в Лос-Аламос, посмотреть, где изобрели атомную бомбу. Лазили по развалинам в заповеднике Бандельер. Испанская ярмарка, Индейская ярмарка, Фиеста… Лучшее лето в моей жизни. В сентябре Тед закопался с делами, на нас времени оставалось меньше. Я не жаловалась. По счетам ведь надо как-то платить. Нашла себе тоже работу — в одном из музеев. На День благодарения Тед принес бутылку вина. Сразу начал оправдываться, увидев, как я насупилась: «Да ты что, это же белое вино, даже не красное. Водичка. Я работаю как каторжный. Без вина какая может быть индейка?»
— И вот теперь, месяц спустя…
Каган предоставил ей самой заканчивать фразу.
— Новое место. Старые беды. Наверное, невозможно начать с чистого листа.
5
Блюграсс — музыка, вобравшая черты ирландских, шотландских, английских и афроамериканских мелодий, а также джаза и блюза.