— Я внимательно прочитал его анкету… Бывший монтажник-верхолаз.
— Ну вот, видите, как у вас все просто. Анкета. Бывший верхолаз. Теперь матрос. Кажется, нечего ни прибавить, ни убавить. А нам с вами надо знать не только кем он был когда-то и кто он теперь, а еще и то, каким был он когда-то и каким стал теперь. Что в нем изменилось? И как изменилось: к лучшему или к худшему? Или вы, может быть, думаете, что в человеке ничто не меняется? Нет, такого не бывает. Жизнь вносит свои коррективы и в человеческую душу, и в человеческое сознание, а отсюда — и в поведение… Давайте доискиваться, почему же происходят эти изменения. Мы с вами должны быть психологами, ведь мы имеем дело с людьми… И не подумайте, что мы с вами обязательно умнее, чем они, только потому, что у нас власть…
Он снова поднял на Юрия глаза, испытующе взглянул через очки:
— Как вы думаете, поможет Солянику ваша гауптвахта?
— В уставе есть такая мера наказания.
— Действительно, есть… Но я бы на вашем месте не с этого начал, а с откровенного разговора.
— Разговор у нас не получился.
— Почему же не получился?
— Я увидел, как он изворачивается, старается обмануть меня…
— И тогда вы решили, что легче всего закончить разговор гауптвахтой?
— Так точно, решил… В противном случае он торжествовал бы надо мной, считая, что вокруг пальца обвел своего командира.
Вербенко долго молчал, глядя в сторону.
— И все же советую вам поговорить с ним не языком устава, а обыкновенным, человеческим. Вы многое поймете. Человек значительно сложнее, чем таблица умножения, хоть и она по своей сути гениальна… Других с собой сравнивайте. А себя — с другими. Это будет для вас хорошим самоконтролем…
Юрий вышел от Вербенко встревоженный и растерянный. Как будто ничего конкретного замполит и не сказал, а подумать есть о чем.
«Нет, Юрий Баглай, — говорил он себе, возвращаясь на корабль, — твоя флотская жизнь только начинается. Ой, будут еще на твоем пути и штормы, и штили, и снова штормы…»
9
Луны не было, она взойдет после полуночи. Поэтому мерцающие разноцветными огоньками звезды в далеком ночном небе горели ярче.
Море на горизонте сливалось с небом, глухо шумело, и в нем тоже плавали звезды. Темную бухту расцвечивали огоньки портовых суденышек, красные, зеленые, белые, они делали ее праздничной. В бухту бесшумно и медленно входил белый пассажирский пароход, ярко светились во тьме его освещенные иллюминаторы, с его палубы лилась приглушенная расстоянием музыка.
— «Россия», — сказала Поля, — она всегда в это время возвращается из рейса… Я люблю сидеть здесь и смотреть, как судно заходит в порт… Столько там людей, и у каждого свое счастье…
Юрий удивленно посмотрел на нее:
— Почему же у каждого? А может быть, среди них и несчастные есть…
— Нет несчастных. Счастье уже в том, что ты живешь, что-то делаешь, о чем-то мечтаешь…
— А разве все мечты сбываются?
— Не все, конечно. Но если есть в человеке устремленность, он счастлив. Ну, я объясню. Тот, кто сложил руки при жизни, — уже мертв. А я о живых говорю.
— А ты счастлива, Поля?
— Да, я счастлива… Но не спрашивай почему, я все равно не скажу…
Она звонко рассмеялась, и ее смех слился с тихим всплеском волны.
— Но ведь ты уже сказала, в чем счастье.
— Но это еще не все… Потом…
Он долго молчал. Так долго, что она наконец не выдержала:
— Почему ты молчишь? О чем думаешь?
— Наверное, место такое.
— Какое? — Она подняла на него удивленные глаза.
— Волшебное… Тут я каждый раз вижу тебя другой…
Они просидели на своем камне почти всю ночь. И лишь на рассвете, когда подул с моря свежий ветерок, Юрий проводил Полю домой, подождал, пока закроется за ней калитка, и медленно пошел на корабль.
10
В шесть часов, едва пронзительная боцманская дудка вспугнула ясную, прозрачную утреннюю тишину, на корабле появился посыльный из штаба и передал Юрию Баглаю приказ прибыть в восемь тридцать на совещание к Курганову.
Это удивило и слегка встревожило Юрия: Курганов обычно собирал совещание во второй половине дня, так как считал, что утренние часы должны использоваться исключительно для боевой подготовки и в это время командирский глаз крайне необходим.
Вербенко был уже в кабинете Курганова. Он так взглянул на Баглая, будто хотел спросить: «Ну что, не забыл нашего разговора?» Собрались и другие работники штаба, отличавшиеся от плавсостава аккуратной, франтовато подогнанной одеждой, блестящими пуговицами на кителях, сияющими погонами и нашивками.
По-юношески стройный и подтянутый Курганов каждое слово произносил четко и категорично:
— Товарищи офицеры! Сегодня в девятнадцать ноль-ноль все корабли выйдут в море. Задание получите сейчас в штабе. На конвертах будет написано, когда следует их распечатать. О готовности выйти в море доложить мне лично в семнадцать ноль-ноль. Боевая готовность — номер два. После семнадцати — номер один…
На корабль Юрий вернулся очень обеспокоенный. «Вот оно, мое первое испытание, первое самостоятельное командование в открытом море!.. Все проверить. Правда, каких-либо неприятных неожиданностей быть не должно. Только что из ремонта. Выходили в море, чтобы проверить механизмы… Но это же первое самостоятельное плавание! Тревожно…»
Боцман Небаба встретил его возле трапа. Он ничего не спросил, а глаза его говорили: «Понимаю, поход в море. Но вы не беспокойтесь, товарищ командир корабля, команда не подведет».
И заговорил о другом:
— Матрос Соляник наказание отбыл. Разрешите послать за ним конвойного.
— Посылайте. И немедленно. Сегодня в девятнадцать ноль-ноль выходим в море. Еще раз проверьте запасы воды, продуктов.
— Bce согласно положению, товарищ лейтенант.
— Хорошо. — Баглай спустился в свою каюту, чтобы переодеться, и, когда вышел на палубу, увидел конвойного.
Тот же маленький матросик радист Куценький с автоматом на груди в это время сходил на берег.
Вахтенный у трапа шутливо бросил ему вслед:
— Смотри, чтобы не убежал!
— Куда ему бежать? — обернулся Куценький. — После гауптвахтовских харчей ему так живот подвело, что борзым щенком к корабельному бачку побежит.
И оба засмеялись.
Юрий улыбнулся: «Языкатые, черти! А может, не нужно было, чтобы Куценький с автоматом… Нет, пусть… Если уж наказан, то пусть будет все как положено — и гауптвахта, и позор…» А на душе скребли кошки: «Есть правда в словах Вербенко, что-то не так я сделал…»
Он спустился в машинное отделение.
Доложив командиру корабля о том, что у него все в порядке, старшина Николай Лубенец спросил совсем не официально:
— В море идем, товарищ лейтенант?
— Что, в море хочется?
— Много ли толку на приколе стоять? Тоска зеленая…
Гидроакустики делали свое — колдовали над сложными приборами. Комендоры[2], минеры, электрики, сигнальщики — к кому бы он не подходил — встречали его в полной боевой готовности, все подтянутые, веселые. Никогда еще Юрий не видел такой выправки у матросов. Словно праздник пришел на корабль.
Настроение у него стало совсем радужным, когда вестовой принес в каюту наглаженные брюки, китель с надраенными до блеска пуговицами и начищенные ботинки.
— А это зачем? — удивился Юрий. — Ведь в море идем!
Но вестовой только улыбнулся ему, как близкому другу:
— В том-то и дело, что в море. Нужно, чтобы все было чистое, как само море.
В семнадцать часов командиры всех кораблей докладывали Курганову. Юрий надеялся, что командир части поговорит с ним отдельно, но этого не случилось. Как и ко всем, Курганов обратился к нему с кратким вопросом:
— Вы готовы?