Грузчики испуганно отходят и торопливо спускаются в трюм.
Полицейские держат человека под руки, чтобы он не упал.
«Мерзавцы! До чего довели человека!» — сжимает кулаки Игорь.
К трапу подходит Дрозд. Глаза его сощурены. Весь он какой-то колючий, напряженный. Спрашивает:
— Что вам угодно?
Офицер двумя пальцами небрежно притрагивается к фуражке:
— Возьмите вашего человека, капитан.
Глаза Виталия Дмитриевича еще более сужаются:
— Все мои люди на борту. Через час я снимаюсь в море.
— Вам придется взять этого человека, капитан. Он ваш — коммунист. Мы высылаем его из Германии. Он не может оставаться у нас больше ни одной минуты. Эй, давайте! — кричит офицер полицейским.
«Шупо» волокут человека к трапу.
Капитан берется за поручни и, наклонившись к офицеру, тихо говорит:
— Я повторяю: все мои люди на борту. Я прошу вас: сойдите с трапа, он может не выдержать двоих. Брать я никого не буду. Понятно? Не имею права.
— Вы можете выбросить этого человека за борт, если не хотите взять его с собой в Россию. Только заберите его от нас.
— Я уже сказал, что никого не возьму.
— А, черт! Ну и нам он не нужен! — офицер сбегает с трапа и командует полицейским: — Поехали! А ты… — эсэсовец грозит кулаком лежащему у трапа человеку, — ты можешь утопиться! Если ты сегодня не уберешься, то…
Человек испуганно втягивает голову в плечи. «Черный» влезает в кабину. Машина дает сигнал и через секунду скрывается.
Проходит несколько минут в полном молчании. Затем незнакомец пугливо озирается. Вблизи никого нет. Он поднимается, глаза его загораются радостью:
— О, как я счастлив! Наконец я у своих! Вы, конечно, возьмете меня, господин капитан? Сколько я пережил! Посмотрите, что сделали со мной эти изверги.
Он поднимает рубашку. Его грудь и живот покрыты синими вздувшимися полосами. Капитан молчит, — видимо, о чем-то думает, а человек продолжает:
— Я коммунист. Мой партийный билет уцелел чудом.
Он зашит у меня в лацкане пиджака. Дайте мне нож, и мы его достанем. Мое имя Альфред Курц.
Дрозд молчит.
— Разрешите мне на борт, господин капитан. Я вам расскажу все подробно. Я знаком с Тельманом, — доверительно шепчет незнакомец и делает шаг к трапу.
— Я вас не возьму. Идите к консулу, — говорит капитан.
— Как не возьмете? Я вас умоляю! Вы же слышали: меня убьют… — Лицо человека становится жалким, по его щекам текут слезы. — Умоляю! Во имя бога. Возьмите… — И он падает на колени.
Тяжелая картина.
«Неужели Дрозд откажет? Какая жестокость!» — думает Микешин и бросает взгляд на матросов.
Они стоят, сбившись в кучку, и с надеждой смотрят на капитана. Герджеу в раздумье скребет щеку и наконец решительно подходит к Дрозду:
— Виталий Дмитриевич, пропадет человек. Ведь они его замучают. Надо бы взять, свой парень…
Капитан смотрит на Герджеу и, кажется, колеблется, но потом говорит резко:
— Не могу! Такие вопросы решает консул. Вахтенный, на судно никого не пускать!
— Есть никого не пускать! — нехотя отвечает вахтенный.
Дрозд уходит в каюту.
— Капитан! — отчаянно кричит стоящий на коленях немец.
Но Виталий Дмитриевич не оборачивается.
Человек поднимается с колен, безнадежно машет рукой и плетется вдоль набережной.
— Шел бы ты к консулу, браток, — вздыхает кто-то из матросов…
Спустя два месяца «Тифлис» снова зашел в Гамбург.
Микешин и Герджеу сидели в портовой кантине[11] у фрау Эльзы и пили искусственный лимонад. Эльза, маленькая, хорошенькая немка, выглядела плохо: похудела, побледнела, глаза ввалились. Ее Карла арестовали и отправили в «КЦ». За что — ей так и не удалось узнать.
В пивной пусто. Занят один столик. За ним обедают несколько рабочих, они разговаривают вполголоса.
Дверь открывается, в кантину входит мужчина. На нем отлично сшитый серый костюм, в петличке свастика. Он быстро оглядывает комнату, находит портрет фюрера, вытягивает руку и кричит резким голосом:
— Хайль Гитлер!
Рабочие и Эльза нехотя поднимают руки и устало отвечают:
— Хайль.
Немец разваливается на стуле:
— Пива! Да поживее!
Пока Эльза наливает кружку, он осматривает посетителей. Микешин встречается с ним взглядом. Где-то Игорь видел эти тусклые глаза… И лицо знакомо. Где же он видел этого человека? Игорь напрягает память, и вдруг оживает тягостная картина: пасмурный день, дождь, человек, стоящий на коленях на мокром асфальте, жалкое лицо, и слезы, бегущие по щекам…