И сейчас проносится в моей памяти дорогое его лицо, эти поспешные сигналы и невольная оглядка на находящегося в центре круга прогулок угрюмого часового.
Как-то раз я смотрел в окно. По двору гулял Владимир Ильич. Вдруг он оглянулся на часового, потом посмотрел на меня с какой-то особой весёлой напряжённостью во взгляде и поспешно на пальцах протелеграфировал мне по тюремной азбуке: «Под тобой ХОХОЛ».
«Хохлом» мы звали нашего товарища Степана Ивановича Радченко.
Я бросился на пол своей надоевшей камеры и в узкое отверстие, окружающее обшлагом железную трубу отопления, кричу своему соседу:
— Степан! Степан!
Снизу доносится приглушённый голос:
— Неужели это ты здесь?
Быстро написав шифрованную записку о том, как мы держались на допросе и что надо говорить, я протолкнул записку в щель. Было удивительно, что его посадили рядом со мной: тюремное начальство всегда старалось окружить политических заключённых уголовниками. И Владимир Ильич не замедлил использовать эту ситуацию.
А потом на допросе следователь удивлялся согласованности показаний только что арестованного Радченко с нашими показаниями.
Мы условились о шифре для переписки ещё на воле, зная, что революционер должен быть готов к любым неожиданностям.
В тюрьме мы все вели деятельную переписку друг с другом. В письмах делились новостями, полученными с воли, рассказывали о своей жизни в тюрьме. Использовали мы для этого книги из тюремной библиотеки, уговорившись заранее, в каких книгах, на какой странице искать условные значки.
Помню один курьёзный случай в нашей переписке. Владимир Ильич ждал письма от меня. Получив из тюремной библиотеки нужную книгу, он стал расшифровывать условленную страницу. Что такое? Ничего не получается. Ох и рассердился на меня Владимир Ильич, думая, что я всё напутал! Два дня, бился он, расшифровывая это письмо, и всё же наконец прочитал его. Оказалось, что это писал кто-то другой, и совсем другим, незнакомым шифром. Со своей обычной настойчивостью Владимир Ильич сумел раскрыть секрет шифра. За все четырнадцать месяцев отсидки мне ни разу не пришлось столкнуться с Владимиром Ильичём в каком-нибудь из длинных коридоров «предварилки». Но когда в тех же коридорах с грохотом волокли целые корзины книг, я прекрасно отдавал себе отчёт, что поглощать эти книги мог только один Владимир Ильич…
Не приходится останавливаться на том, как заразителен был пример учёбы Владимира Ильича в стенах тюрьмы для нас и как мы вместе с ним старались использовать своё узничество в качестве своего рода сверхуниверситета. Однако ещё большую роль в этом направлении он сыграл для всего нашего кружка за время пребывания в ссылке.
ШУ-ШУ
В пятидесяти шести верстах от Минусинска по Енисею, на реке Шушь, расположилось село Шушенское, где отбывал ссылку Владимир Ильич. Мне и В. В. Старкову назначили местом ссылки село Те-синское. Остальных наших товарищей сослали в другие места, на расстояние десятков и сотен вёрст друг от друга. Царские жандармы не разрешали революционерам даже в далёкой сибирской ссылке жить вместе.
Село Шушенское Владимир Ильич в шутку называл «Шу-шу-шу».
Своей матери, Марии Александровне, к которой он относился с нежной заботливостью и с каждой почтой посылал подробные письма, Владимир Ильич описывал «Шу-шу-шу» как «недурное село», где он устроился настолько хорошо, что беспокоиться матери уже нет резонов. В одном из своих писем он даже написал: «Лето я проведу, следовательно, в «Сибирской Италии», как зовут здесь юг Минусинского округа». В этой «Италии» нередко случались морозы в сорок и больше градусов!
Изредка нам удавалось ездить друг к другу в «гости». И это были самые радостные дни в нашей однообразной ссыльной жизни.
В конце 1897 года мне разрешили поездку в Шушенское.
Накануне нового, 1898 года Владимир Ильич писал своей матери: «У меня теперь живёт вот уже несколько дней Глеб, получивший разрешение на 10-дневную поездку ко мне. Живём мы отлично и очень много гуляем, благо погода стоит большей частью очень тёплая. После одного дня, когда мороз доходил, говорят, до 36°R (недели полторы назад) и после нескольких дней с метелью («погодой», как говорят сибиряки), установились очень тёплые дни, и мы охотимся очень усердно, хотя и очень несчастливо. Зимой какая уж тут охота! Прогулки зато приятные».
А в другом письме к ней он писал: «Праздники были нынче в Шу-шу-шу настоящие, и я не заметил, как прошли эти десять дней. Глебу очень понравилась Шу-ша: он уверяет, что она гораздо лучше Теси (а я то же говорил про Тесь! Я над ним подшучивал, что, мол, там лучше, где нас нет)…»
В этом письме Владимир Ильич просил прислать нот для меня, он постоянно заботился о товарищах больше, чем о самом себе. Правда, это не мешало ему мило, необидно, как только он один умел это делать, подшучивать над моей страстью к пению. Как-то после окончания ссылки сестра Владимира Ильича — Мария Ильинична Ульянова («Маняша», как звал её Ленин) показала мне его письма из Шушенского.
«На вопрос Маняши, — писал Ильич, — какой у Глеба голос. Гм, гм! Должно быть, баритон, что ли. Да он те же вещи поёт, что и мы, бывало, с Марком[3] «кричали» (как няня выражалась)».
Владимир Ильич особенно любил песню о борьбе за свободу: «Смело, товарищи, в ногу» и переведённые мною с польского языка революционные песни «Варшавянка» и «Беснуйтесь, тираны».
Как-то нам, ссыльным революционерам, удалось собраться всем вместе. Нам нужно было поговорить, об очень важных политических вопросах. Обсуждением руководил Владимир Ильич.
А когда мы кончили работу, он же был зачинщиком веселья.
В жизни Ленин был очень простым, общительным, весёлым человеком.
— Такой учёный человек и такой простой! — говорили про него сибирские крестьяне.
Всё в нём привлекало. И то, как он насмешливо прищуривал глаз, и даже то, как он картавил. Я очень любил, когда он, сунув пальцы под мышки за жилет, чуть склонив голову к плечу, начинает стремительно ходить по комнате. Было в этой его позе что-то удивительно милое.
Смеялся Владимир Ильич от души, до слёз, как может смеяться только очень хороший человек. Недаром его так любили дети, и он так любил детей.
Но он мог быть и суровым, когда это требовалось для блага народа.
Ленин очень любил Некрасова. Он часто повторял некрасовские строчки:
ЗА РАБОТОЙ
Владимир Ильич всегда очень много работал. И в ссылку и в тюрьму ему присылали массу книг. Мы дивились, когда он успевал их прочитывать. А ведь он не просто читал книги, он тщательно изучал их, делал выписки, заметки. В ссылке Ленин написал свыше тридцати работ, в числе их и большую книгу — «Развитие капитализма в России». И при этом для заработка он вынужден был переводить книги с английского и немецкого языков.
Владимир Ильич всё делал страстно, с увлечением. Когда я был у него в Шушенском, он вставал всегда первым, рано утром, и начинал энергично трясти меня:
— Вставай, лежебока!
Умывшись ледяной водой, сделав гимнастику и позавтракав, Ленин садился за работу.
Владимир Ильич во всём любил порядок и чистоту. Комната его была опрятно убрана. Все вещи лежали на своих местах. Одежда его тоже была аккуратна, никогда, даже в домашней обстановке, он не ходил одетым небрежно.
А какой идеальный порядок был у него на столе! Всё всегда было на месте, ничего не приходилось искать.
Работал Ленин необычайно сосредоточенно, сразу же целиком погружался в работу, и видно было, что она доставляет ему наслаждение.
3
Марк Тимофеевич Елизаров — профессио-нальный революционер, соратник и друг Владимира Ильича, муж Анны Ильиничны Ульяновой.