Лошадь вынесла Тулагина за станцию, когда луну прикрыла облачная хмарь. Потянуло сырой прохладой, приятно освежавшей мокрое от пота лицо. Он перевел Каурого с галопа на умеренный бег, затем на ускоренный шаг. Конь тяжело дышал, но не фыркал, будто понимал, что опасность полностью не миновала. Тимофей ласково гладил взмыленную шею лошади, благодарил тихонько: «Век буду помнить твою службу, Каурушка. От верной погибели спас ты меня нынче. Век буду помнить…»
Тулагин ехал падью. Это была та самая падь, по которой полтора часа назад он со взводом Моторина несся в атаку на станцию. Только атаковали они несколько ниже. Тимофей определил это по тому, что догоравшая водокачка осталась от него слева.
Станция утихомирилась. Умолкли пулеметы. Лишь изредка вспугивали ночь отдельные выстрелы где-то на южных путях.
Тулагина мучила тяжелая дума, о ребятах. Сколько их полегло сегодня? Конечно, без жертв навряд ли обошлось. Но потерь могло быть все же меньше, если бы Тимофей своевременно остановил моторинцев. Только как он мог остановить их?..
До Колонги Тимофей добрался к рассвету без особых приключений. Было еще темновато, но он все же различил у поскотины возле горбатого омета прошлогодней соломы группу верхоконных. «Наши», — шевельнулась в душе радость. Проехав немного, насторожился. Слишком смело и весело гомонили верхоконные. Придержал лошадь, прислушался: не похоже, что это ребята из его сотни.
Тулагин отвернул от поскотины к черневшему невдалеке колку.
Но его уже заметили. Один из верхоконных приподнялся с винтовкой на стременах, взял Тимофея на мушку. Двое отделились от группы, поскакали наперерез Тулагину.
— Стой! — донесся до него чужой голос.
Теперь сомнения не было — это семеновцы. Тимофей погнал лошадь в намет.
Выстрела он не услышал, но то, что белогвардеец не промахнулся, сразу понял по судорожному рывку Каурого.
Лошадь рухнула на землю правым боком и подмяла под себя Тулагина. Как ни силился Тимофей высвободиться из-под безжизненного, но все еще горячего тела Каурого, сделать ему это не удавалось. И револьвер вытащить из-за пояса он никак не мог. А два белогвардейца уже спрыгнули с коней, налетели с обнаженными шашками.
Прискакали еще трое. Один — крупный, мордатый детина — с хрустом заломил руку Тимофея за спину, другой — низкорослый, толстый — уцепился за вторую руку и что есть силы тянул на себя. Тулагина пронзила резкая боль. Но он не вскрикнул, только желчно выругался.
— Раздерешь его, — оттолкнул низкорослого семеновца третий белогвардеец, — видимо, был за старшего у них.
Вместе с мордатым они вытащила Тулагина из-под Каурого. Приземистый увидел у Тимофея смит-вессон за поясом, кинулся за револьвером. Хотя руки у Тимофея были заломлены, он все-таки изловчился и поддал толстяка носком сапога под дых. Тот болезненно схватился руками за грудь, упал на колени.
Мордатый сбил с ног Тулагина, на Тимофея посыпался град ударов. Белогвардейцы били его чем попало: кулаками, ногами, прикладами. А отдышавшийся толстяк выхватил шашку, растолкал казаков: «Дайте рубану! Дайте, я его…» Но старший не дал. Он властно прикрикнул на разъярившихся подчиненных:
— Прекратить! — И когда те отступились от Тимофея, добавил рассудительным тоном: — Нельзя до смерти. Ненароком он важная птица у красных, вон и наган с надписью… Есаулу Кормилову нужны такие. Так што живым его надо доставить в Серебровскую.
2
Удар в лицо был сильный — со всего плеча. Тимофей его выдержал, устоял на ногах.
Он был связан и не мог утереться от хлынувшей изо рта крови, лишь с захлебом выхаркался на пол просторной гостиной атаманского флигеля.
— Измываешься?.. — прохрипел с ненавистью. — Бьешь беззащитного? Только и умеешь, видать, издеваться над пленными. В бою бы ты со мной встретился…
Тот, кому адресовал Тимофей свое негодование, стоял подбоченившись напротив него шагах в трех-четырех. Это был есаул семеновского авангарда[3] — приземистый, плотнотелый, с бронзовой плешью на голове. У него было характерное лицо: высокий отвесный лоб, большие, слегка выпученные зеленистые глаза, тонкий нос и крупногубый, будто вспухший рот. Скуластые щеки и полный подбородок, испещренные мелкими угревыми бугорками, неприятно лоснились от мази.
Есаул держал в руках увесистый Тимофеев револьвер, читал гравировку на его ручке:
— «Тулагину за революционную храбрость! — Дальше нарочито растянув по слогам: — Ве-ер-ша За-бай-каль-я. — Поморщился. — Смит-вессон». Бедноваты большевики, старьем награждают своих героев.