Торопливые вопросы и ответы, тихие, нежные слова между отцом и дочкой. Потом оба умолкли. Он держал ее личико в ладонях. Она плакала — сначала от радости свидания, а потом — когда он сказал, что ему пора уходить.
Он пробыл с ней четверть часа и исчез.
Его странные ночные визиты продолжались. Иногда она просыпалась раньше, чем он стучал в раму. Случалось, что он появлялся несколько ночей подряд, а то — не показывался две, три или даже пять ночей. И никогда не сидел с ней дольше четверти часа…
Так шли месяцы. Почему маленькая Мария-Христина не рассказала о ночных посещениях Шведского Всадника никому, даже матери, осталось загадкой для нее самой. В своих мемуарах она допускает, что однажды Шведский Всадник сам запретил ей это. К тому же она могла опасаться, что ей не поверят, даже будут высмеивать и, уж конечно, отнесут ее ночные переживания к области сновидений или детских фантазий.
В течение всего времени, когда Шведский Всадник появлялся у окна Марии-Христины, в их силезском поместье останавливались шведские военные курьеры, менявшие лошадей по пути из России ко двору наместника, и привозили сообщения об успехах Христиана Торнефельда, в шведском войске.
Своей храбростью он привлек внимание короля, стал ротмистром Вестготского полка, а позднее — командиром Смоландских драгун. В битве при Голтве он повел свой полк в безумную по отваге атаку и тем самым обеспечил победу шведских войск. После этого славного дела король обнял его перед всей армией и расцеловал в обе щеки.
Мать Марии-Христины была сильно опечалена тем обстоятельством, что ее любимый муж сам ни слова не написал о том, как идут у него дела на войне. «Но, — вздыхала она, — может быть, у него в походе и минуточки нет свободной, чтобы послать письмецо хотя бы в пару строк…»
А потом настал летний июльский день, который маленькая Мария-Христина запомнила навсегда…
«Это было после полудня, — пишет она сорок лет спустя, — мы с мамой стояли в саду среди кустов малины и шиповника — там, где в траве прятался маленький языческий божок. На маме было лавандово-голубое платье, и она пыталась поймать кошку, которая разорила птичье гнездышко. Но кошке хотелось с ней поиграть — она так уморительно прыгала и выгибала спинку горбом, что в конце концов мама невольно засмеялась. И тут вдруг слуга крикнул, что приехал военный курьер.
Мама побежала к нему, чтобы выслушать новость, — и не вернулась в сад. Через час во дворе уже вовсю говорили о том, что при Полтаве была большая битва[1], шведы побеждены, король бежал… А потом мне сказали, что у меня больше нет отца… Господин Христиан фон Торнефельд, мой отец, пал в самом начале боя. Русская пуля сбила его с коня, и вот уже три недели, как его схоронили где-то около Полтавы.
Я не хотела, не могла этому поверить. Ведь прошло едва ли два дня, как он стучал в мое окно и говорил со мной…
Было уже далеко за полдень, когда мама позвала меня к себе.
Я нашла ее в «длинной зале». На ней уже не было лавандово-голубого платья, и с той минуты я вообще никогда не видала ее иначе, как в траурной черной одежде.
Она схватила меня за руки и горячо целовала. Мы долго сидели в молчании, потому что она не могла вымолвить ни слова.
— Дитя! — наконец сказала она голосом, в котором то и дело прорывались рыдания. — Твой отец погиб в шведской армии, на войне с русскими. Он больше не придет… Сложи руки и молись Отцу Небесному за упокой его души!
Я недоверчиво покачала головой. Как я могла молиться за упокой души моего отца, когда я точно знала, что он еще жив?
— Он вернется! — сказала я. Глаза мамы вновь наполнились слезами. — Ах нет, не вернется! — всхлипнула она. — Он теперь в Царстве Небесном. Исполни же свой дочерний долг и помолись Отцу Небесному за душу твоего отца!
Я не хотела огорчать ее пуще прежнего своим непослушанием и принялась шептать молитвы. Только я не стала молиться за душу отца, ибо знала, что он жив. Случайно взглянув в сторону окна, я увидела траурную процессию, въезжавшую по проселку на склон холма. Она состояла из повозки с гробом, погонявшего коней кучера да неторопливо бредшего позади священника.
Покойником был, очевидно, какой-то бродяга, которого из христианского милосердия хоронили при участии священника. За душу этого бедного человека я и помолилась от всей души, умоляя Бога даровать несчастному блаженство на том свете. Но мой отец, Шведский Всадник, — заключает Мария-Христина фон Бломе свой рассказ, — так никогда и не возвратился. Ни разу больше он не будил меня стуком в окно.