[137] высшей сибирской интеллигенции, как ныне, так и прежде, по своей замкнутости и по схоластическому направлению науки не имела и не могла иметь живого влияния на умственное развитие иркутского общества. Но все-таки в прежнее время при жалком состоянии губернской гимназии, при отсутствии интеллигентного класса в обществе наиболее любознательные граждане иркутские, по-видимому, интересовались несколько и семинарским учением. Впрочем, и тут для них, кажется, только и были интересны какие-нибудь высокоторжественные выражения семинарских муз или описания каких-нибудь особенных случаев, вроде посещения семинарии сенатором и т. п. Самостоятельная умственная работа и критическое отношение к действительной жизни в сибирском обществе в начале XIX века, разумеется, были немыслимы. Граждане иркутские тогда еще без разбору и с одинаковым вкусом читали как и условия оптимистические, так и кое-какие критические статьи разных сочинителей. Они увлекались всяким забавным балагурством, всякими смехотворными изречениями и потешными афоризмами, имевшими некоторую претензию на юмор или сарказм, всякими песнями и одами, отзывавшимися хотя бы самыми слабыми сатирическими тенденциями. Об общественной жизни городов Восточной Сибири историк замечает, что в Западной Сибири, в Усть-Каменогорской крепости, общественная жизнь даже, как видно, была живее иркутской, а Усть-Каменогорск, надо заметить, походил на ту линейную крепостцу, которая описана у Пушкина в «Капитанской дочке». В самой столице Сибири, в Иркутске, в этом центре сибирской интеллигенции, общественная жизнь была так же дика, как и на далеких окраинах Востока. Н.П. Булатов, современник Трескина и Сперанского, характеризует ее следующим образом: «В старину, я помню, здесь в общественной жизни была совершеннейшая дичь. Разделение полов было чрезвычайное не только в купеческом, но даже в чиновничьем классе. Если вы только знакомый или даже родственник хозяину дома, но не близкий, то вы могли быть с ним тридцать лет знакомы и никого не видеть из его женского семейства. Бывало, соберутся на вечер, даже не на простой, а на парадный, с танцами; мужчины сидят в одной комнате, женщины — в другой, и никто ни слова: слышно, как муха пролетит. Начинаются танцы: кавалер с дамой двигаются молча, как марионетки. Вздумали вы поговорить со своей дамой — слышите от нее односложные «да» и «нет», а если вы усиливаетесь разговаривать, то увидите, что какая-нибудь маменька или тетушка подойдет к вашей даме и скажет: «Пойдем, Дуняша, пора домой». Вы упрашиваете, чтобы по крайней мере позволили кончить танец. Вам отвечают: «Нет, батюшка, нам здесь не компания». С приездом Сперанского общественная жизнь оживилась, начались праздники, вечера. Они внесли в нашу житейскую обстановку новый элемент. Разумеется, при общей покорности Сперанскому принято беспрекословно и это нововведение. Бывали и скандалы, не крупные скандалы, а так, разные недоразумения, скорее, следствие нашей дикости взглядов на все новое. С его времени мы стали видеть новых людей; а прежде бывало, если пройдет по улице человек с крестиком, то за ним, наверное, бегут ребятишки». Сам Сперанский в одном письме из Сибири к дочери так описывал специальный склад и характер сибирского общества: «Сибирь есть просто Сибирь, то есть прекрасное место для ссыльных, выгодное для некоторых частей торговли, любопытное и богатое для минералогии, но не место для жизни и высшего гражданского образования. Худое управление сделало из Сибири сущий вертеп разбойников. Едва верят здешние обыватели, что они имеют некоторую степень свободы и могут без спроса и дозволения собираться, танцевать или ничего не делать. Мы впервые завели здесь общественные собрания, и на собраниях этих я, например, польский веду со старухой, одетой в глазетовую юбку и шушун и повязанной платком. У вас спектакли, а у нас своего рода маскарады: это сущая история всех наших диких костюмов. Тут китайцы, японцы, алеуты, шаманы и Бог знает, чего тут нет, и все одето с большой точностью. Умного разговора в обществе почти нет никакого. Я привык здесь к уединению, не с кем слова перемолвить. Словцов, один здесь умный и некогда острый человек, болен и стар: это потухающий огонек, который изредка только вспыхивает… Какое невыносимо тяжелое положение! Три почти года не слышать ни одной ноты, прибавь к сему — ни одного почти умного слова, три года ни разу с удовольствием не смеяться. Видел я здесь на бале у тобольского губернатора и женское общество, сурок да крот, да две-три набожные лани». Таково было мнение первого образованного человека своего времени о сибирском обществе и его жизни.