Затем нам приходится обратить внимание на истощение естественных запасов и продуктов природы, которыми питался дикарь. Ныне факт уже несомненный, что зверь уничтожен во многих местах Сибири, в других местах он остается в ничтожном количестве. «Неурожаи» зверя чаще и чаще встречаются. Уменьшение это совпадает с заселением края, с истреблением и выжиганием лесов, которое водворилось и вошло в обыкновение с пришествием русских, наконец, с усиленной эксплуатацией зверя, рыбы и всяких других продуктов. Напряжение сил инородцев между тем явилось большее, отлучки становились опаснее, изнеможение чувствовалось сильнее. Ранее инородец без особого труда добывая себе известное количество зверя и рыбы, употреблял их на собственные нужды, и более ему ничего не требовалось. Теперь он обязан был добыть известное количество зверя для себя и семьи, затем для оплаты ясака и всех поборов, какими его облагали, для того, чтобы откупиться от притеснений, завоевать себе безопасность; но и этого мало: он теперь напрягает все усилия добыть возможно более по требованию рынка. Он становится рабом этого рынка или торговли, которая импульсирует, побуждает инородца к большему истреблению царств природы, не заботясь о будущих средствах его пропитания.
Истощая один промысел, инородец переходит к другому, такие переходы в занятиях племен не под влиянием культуры, а чисто под влиянием случайных жизненных условий весьма капризны. Оленевод часто, обеднев, делается рыболовом, так же, как и охотник-рыболов, передав рыбные угодья, бросается в леса, инородец часто от высших привычек жизни переходит к низшим. Выловив зверя, он истощает рыбные запасы, все это продает за бесценок и нимало не окупает свою жизнь. Он, добывающий и соболей, и черно-бурых лисиц, бобров и горностаев, носящий у груди своей драгоценнейшие меха, не в состоянии обогреться и мерзнет в тундрах, коченеет от холода в лесах, вылавливая огромных осетров, нельм, щук, семгу, налимов и стерлядей, он страдает нередко от голода и съедает своих собак. Что может быть изумительнее! Но тем не менее это так, потому что рынок берет у него все, но не удовлетворяет его потребностям.
Вкусы и требования дикаря создаются под влиянием особых законов. Он увлекается часто предметами и произведениями не столько утилитарными, обеспечивающими его жизнь, совершенствующими и направляющими ее к лучшему, сколько потакающими его страсти и детскому увлечению. Чаще всего дикарь обольщается блестящими, но дешевыми игрушками, украшениями, как дитя, за которые готов отдать лучшие произведения своего труда, что его ставит в весьма невыгодные условия. Затем он ищет минутного удовлетворения ощущений и страстей; всякий наркоз, будь то табак, вино или опиум, для него является соблазнительным и развивает в нем страстное влечение и губительную привычку. Торговля в этом случае — плохой руководитель жизни, она предлагает то, что соблазнительнее, но не то, что полезнее, и мало заботится о последствиях.
Собственно нормальных условий торга с инородцами никогда и нигде не существует. Если с одной стороны перед ним является богатый рынок с своей разнообразной мануфактурой, окрепшей под влиянием цивилизации, то дикарь является невооруженным сырьевшиком. Покупатель располагает денежными знаками, меновыми ценностями, кредитом, наконец, массой товаров, у него целая экономическая армия со всеми родами войск, с целой торговой стратегией, у дикаря ничего, кроме убогого его продукта. Он получает и товар, и деньги, он обязывается долгом покупателю и чувствует от него полную зависимость. У представителя рынка более ума, знания, хитрости и, главное, бесцеремонности, кодекс нравственности у него вычеркнут, хотя он и является под маской благодетеля; инородец выходит с открытой душой, простодушием дикаря и первобытной детской честностью. Замечено, что если торговцы допускают всевозможные начеты и обманы, то инородец старается честно платить долги, не подозревая, что они записаны двойным мелом. Самые худшие элементы цивилизации группируются около дикаря с целью наживы. Все это ставит обмен в самые невыгодные условия. Европейский рынок поэтому делает инородца рабом, но не поднимает его экономической и культурной жизни. Силу и могущество этого рынка хорошо сознают высшие расы и цивилизаторы. Достаточно англичанам было забросить в глухие места Азии и Америки красный европейский платок, и участь дикаря была решена. Потребность развита, а с этим создана и зависимость; зависимость крепчайшая, чем зависимость от силы и оружия. Теперь сознано, что во всех странах дикарей европейская торговля при существующих приемах эксплуатации народила чуть ли не более зла, чем добра. Эксплуатация, разорения и опустошения, произведенные ею, стоят предшествовавших войн. Сибирские дикари, обставленные еще более грубыми и бесцеремонными торговцами, не избегли своей участи. Познакомясь с хлебом, водкой, табаком, порохом, железом, они постоянно требуют их, и, получая эти предметы по неимоверной цене, истощили все средства, перепродали все продукты свои, но потребность осталась неудовлетворенною, и они остаются в положении умирающего Тантала[50]. Вот источник экономических бедствий. В результате явился весьма странный факт. По словам путешественников и исследователей, те инородцы чаще терпят бедствия, которые ознакомились с хлебом. Доктор Соколов приводит, что березовские инородцы прежде питались оленьим мясом, молоком и рыбьим жиром, пища эта, имея азотистые вещества и углеводы, была здоровее. Ныне же хлеб, доставляемый промышленниками, самого дурного качества, мука затхлая, что, часто не удовлетворяя питанию, развивает болезни. Самоеды, оставшиеся при животной пище, здоровее остяков. Миддендорф говорит то же о тунгузах, для которых были созданы хлебные магазины. Когда отпускали хлеб в дом, инородцы брали его, но не могли оплатить долга; когда перестали отпускать хлеб, они начали вымирать. Казенные хлебные магазины создали наживу для вахтеров, обогащавшихся продажей хлеба инородцам по произвольной цене, та же продажа в руках торговцев приносила не меньшие злоупотребления. В том и другом случае результаты явились плачевные. Бедность сидячих чукчей и инородцев сравнительно с кочевыми оленеводами свидетельствуется Нейманом, американцем Кенаном и доктором Шперком. (Топографо-патологические очерки Восточной Сибири). Многие тунгузы, остяки, чукчи после истребления оленя перешли к рыболовству и сделались оседлыми рыболовами. Положение сидячего — признак полной нищеты и бедности, положение это презирается. Иные от скотоводства переходят назад к звероловству. Таким образом, у инородцев является регресс в жизни и развитии, как следствие обеднения, — факт, указанный уже Тейлором (см. Доисторический быт человека и начало цивилизации, стр. 246). В киргизской степи люди, потерявшие скот, также делаются оседлыми, но это не признак культурного развития, это последняя степень бедности. Резче всего бросается в глаза тот факт, что снабжение хлебом и казенным порохом инородцев не только не подняло их быта, но, создав новые привычки, в конце сделало их положение безысходным[51].