— Подумать только, мам, и тогда писали книжки для мальчиков! — воскликнул одиннадцатилетний Андерс, когда она читала ему вслух однотомное собрание саг Форнальда[764].
Унсет была искренне убеждена, что саги далеко превосходят популярную литературу и по части увлекательных сюжетов. Теперь она сама писала книгу для детей — «Сигурд и его храбрые друзья». И приводила малоизвестную сагу о Торгильсе{111} в качестве еще одного примера того, «с каким мастерством древние авторы саг передавали речь ребенка, умели посмотреть на происходящее его глазами. На страницах саг перед нами проходит целая процессия хорошеньких девочек, храбрых, милых, рыцарственных мальчиков, а также трудных строптивцев и настоящих маленьких разбойников»[765].
Больше всего она любила побродить по Бруклинскому мосту, а потом сесть на скамейку и курить, глядя на реку. Однако той зимой мост закрыли для пешеходов в связи с резким увеличением движения речного транспорта из-за войны. Унсет пришлось выбрать для своих прогулок соседние улицы. Ее особенно привлекли лавки итальянских зеленщиков на Блекер-стрит: «А еще здесь можно было приобрести кролика или козленка»[766]. Обычно она сама готовила себе обед — чаще всего потому, что, когда она заканчивала работу, идти куда-либо было уже поздно. В случае же если удавалось купить у итальянцев кролика, она, практичная по натуре, варила рагу, которого хватало на несколько дней. Тогда можно было работать почти без помех, только время от времени разогревая еду.
Когда не намечалось важных встреч и норвежские журналисты не обращались с просьбами выступить по радио, дни Унсет были заполнены чтением, творчеством, прогулками и «разговорами» с черепахами — писательница купила четырех. Изредка она спускалась в гостиную отеля — обычно чтобы разложить пасьянс. От Ханса вестей почти не было, да и нельзя сказать, чтобы его редкие письма радовали ее. А после налета на Перл-Харбор письма из Норвегии и Швеции вообще перестали доходить. Скрашивали жизнь Унсет маленькие посылки с апельсинами, которые присылала ее новая подруга из Флориды, писательница Марджори Роулингс, а также письма с приветами от Хоуп Аллен, к которым нередко добавлялись цветы и черенки. «Ты не представляешь себе, как я обрадовалась твоим цветам», — не уставала повторять Унсет Хоуп Аллен. В письмах речь чаще всего идет о цветах и суевериях, обсуждается и ход войны. Известно ли Хоуп, что Италии пришлось вывести из обращения марку с Гитлером и Муссолини? Потому что итальянцы почему-то плевали не на ту сторону…[767] Цветы, которые ей присылали, Унсет обычно ставила рядом с фотографиями Андерса и Моссе.
Новости с родины приходили с большим запозданием. Помимо прочего, Сигрид узнала, что Нини Ролл Анкер и Карин Бойе ушли из жизни. Шведская поэтесса, которую Сигрид считала родственной душой, покончила с собой, сведения относительно обстоятельств смерти старинной подруги были довольно противоречивыми. Однако у Нини было слабое здоровье. Оставалось только гадать, скольких друзей Сигрид больше никогда не увидит. Она поверяла свои тревоги и тоску по родине Хоуп Аллен. Тревожиться приходилось не только за старых, но и за молодых. Например, за племянницу Шарлотту и ее жениха Мартина Блиннхейма, томящегося в немецком концлагере. С друзьями Андерса и Ханса тоже могло случиться что угодно — большинство так или иначе участвовали в Сопротивлении.
Унсет получила известие, что лучший друг Ханса Уле Хенрик Му, которого она сама когда-то учила ухаживать за цветами, арестован. Какое-то время его держали в концлагере Грини, а потом послали в Заксенхаузен. Тревога и беспокойство питали ее пламенные выступления против немцев, страх превращался в ярость. Писательница работала над громкой статьей о «Гитлере и десяти заповедях» и не упускала случая разразиться гневной тирадой. Напрасно Кнопф старался убедить ее оставить это дело: «Не понимаю, что публикации подобного рода могут дать писателю твоего масштаба», — писал он, в очередной раз уговаривая Унсет вернуться к художественному творчеству.
Сигрид Унсет оправдывалась обязанностями по отношению к тем, кого она именовала «норвежской общественностью»[768]. Ей было не впервой действовать наперекор советам своего влиятельного друга, однако Бланш и Альфред Кнопфы по-прежнему приглашали ее к себе и стремились познакомить с ведущими американскими интеллектуалами.