— Ага!
— Вот, я тебе на поднос выставила. Я дверь открою, а то у тебя руки заняты. Ложки не забыл? Приятного аппетита, кушай на здоровье.
Того, что мама выдала мне одному — про Кустура она, разумеется, забыла — хватило бы четырех голодных табунщиков до смерти накормить. Мы с Кустуром не табунщики, мы сами все съели. Чуть не лопнули, а съели. Конинка молоденькая, с жирком, с лучком-чесночком, прямо с огня! Печеные корешки кэйгэса — и сливками, сливками запить, холодненькими! Чуп-чуп, уруй-туску! И куда в нас только влезло? Мы сидели, пыхтели, отдувались, и казались себе толстыми-претолстыми, как лесные дедуганы, нагулявшие жир к зиме. Вставать? — шевелиться не хотелось.
— Передай — ик! — солнечной Нуралдин-хотун… Ик! — нижайшую благодарность! Она — опора Трех — ик! — Трех Миров! Если что сковать-починить — ик-хыхык! — нужно…
Сказать Кустуру про испортившийся котелок-самовар? Да ну, глупости. Во-первых, всё равно не починит. И отец его не починит. Вот станет Кустур великим мастером в девятом колене — тогда, может быть… А во-вторых, родители о наших вещах, которые в доме, рассказывать не велят. Это чтоб не завидовали, я так думаю.
— Вот сам — ик! — и поблагодари.
— Меня не приглашали. А солнечная Нуралдин-хотун ко мне не выйдет…
— Хорошо, я передам…
— Юрюн! Кустур! Айда в кылыы[8] прыгать!
За оградой по-заячьи скакал Чагыл — то ли разминался для игры, то ли просто от нетерпения. Ну да, мы с Кустуром сейчас много напрыгаем! Все смеяться будут.
— Иди, мы догоним!
Миг — и Чагыла и след простыл. Догоним мы его, как же!
— Пошли?
Кустур был уже на ногах. И приплясывал бодрей бодрого, словно натощак.
— А тебе в кузню к отцу не надо?
Честно говоря, я бы поспал.
— Не-а! Отец для шамана Арамана секрет делает.
— Какой секрет?
— Не сказал. Меня погнал: мол, в кузне сегодня не появляйся. Тебе на секрет даже смотреть нельзя!
Кузня, подумал я. Скоро Кузня.
Вдоль хребта побежали мурашки: щекотно, сладко, страшно.
6
Иди сюда, сильный
Устраивать состязания на тюсюльгэ можно только по праздникам. Но мы нашли участок с краю, где трава была почти что не вытоптана: вроде еще и поле, а вроде уже и нет. Место ровное, подходящее. Старшие, помнится, головами качали, сомневались: разрешить или нет? Хотели у моего отца спросить, но раздумали: Сиэр-тойона по пустякам беспокоить — себе дороже. Теперь мы тут и прыгаем, и боремся, и вообще.
Когда мы с Кустуром притопали, кылыы уже шло вовсю. Чагыл брал разгон. У первой вешки-прутика он ловко оттолкнулся левой — Чагыл по ногам левша — и давай скакать кузнечиком! Седьмая, восьмая…
— Ча-гыл! Ча-гыл!
На двенадцатом прыжке Чагыл едва не улетел в небо и гулко впечатался в землю обеими пятками. Покачнулся, но устоял, победно вскинул руки:
— Кырык!
— Ча-гыл! Ча-гыл!
Распухший от гордости малыш Айан — ему доверили судить состязания — провел заостренной палкой черту на том месте, где стояли пятки Чагыла, и старательно затер предыдущую отметку: на три кулака ближе к последней вешке.
— Ни-кус! Ни-кус!
Никус смешной: на одной ноге скачет, а второй и обеими руками во все стороны машет. Ну вот, домахался: споткнулся. Хорошо, руки успел выставить, а то б носом землю вспахал! Хохоту было — до небес. До Верхних, Восьмых — сами-то мы на Седьмых живем.
— Ку-стур! Ку-стур!
За Кустура я громче всех кричал. И знаете? — помогло! Кустур на кулак дальше Чагыла допрыгнул. Зря я опасался — мол, опозоримся. Пошла впрок мамина кормежка!
— Ку-стур! Ку-стур!
А тут и моя очередь подоспела.
— Ю-рюн! Ю-рюн!
Пока разгонялся — еще ладно. А как прыгать начал… Еда-питье в кишках забултыхались: кэр-буу! Скачу дурным адьяраем — они, говорят, все одноногие — а в голове страх-ужас: «Расплещу! Ой, мамочки, расплещу ведь…»
— Ю-рюн! Ю-рюн!
Ф-фух! Доскакал! Не упал, и на том спасибо. Вроде, никто надо мной не смеется… А что это Айан у меня под ногами возится? Сопит, от усердия аж язык высунул.
— Юрюн как Кустур прыгнул! Палец-в-палец!
— Ничья!
— Ю-рюн!
— Ку-стур!
— Пе-ре-прыг! Пе-ре-прыг!
Что, опять?! Нет уж, дудки! Ничья — так ничья. Кустур тоже не хотел перепрыгивать — сразу видно. Ну, мы с ним обнялись, как братья, носами потерлись: ничья! Остальные поорали еще капельку — требовали перепрыга — и угомонились. Кто-то крикнул: «Хапсагай! Бороться давайте!» — и от нас отстали. Я и рад: бороться мне только со старшими разрешают. Старших с нами нет, Айан годами не вышел — короче, досталось мне судить.