А вот и первая жертва непогоды – невинное дитя, которого некогда окрестил кюре.
Не задавая лишних вопросов и не взывая к Господу, кюре немедленно направился к ферме Шамплена, крепко сжимая в руке свой большой черный зонт. Чуть помедлив, Жактанс отправился вслед за ним.
– Знаете, господин кюре, мне нужно будет отвести своих коров на луга Озиаса Руа: до него-то вода никогда не доберется.
– Пожалуй, так будет лучше. Озиас не откажет тебе в помощи. Нам нужно держаться друг за друга – это только начало. Но уже сейчас жителям Сен-Метода приходится гораздо тяжелее нашего.
Накануне в Робервале, расположенном в семи километрах от озера, в верхнем течении реки Тикуапе, священник встретил местного знакомого кюре. Тот показал ему письмо, которое он как раз собирался отправить в газету Progrés du Saguenay[4]; но уверенности в том, что письмо когда-то будет опубликовано, у него не было.
Начиная с прошлой недели, деревня Сен-Метод превратилась в настоящее море. Мы продвигаемся по дорогам на наспех сколоченных лодках. В нижней части деревни полы в домах на два-три фута погружены в воду. Двадцать пять семей вынуждены были покинуть свои жилища, чтобы искать приюта в соседних деревнях. В наиболее высоких точках деревни подвалы в домах полностью погружены под воду. Дорога, ведущая от Сен-Фелисьена к Мистассини, а также другие, менее значимые пути коммуникаций заблокированы. Можно перемещаться лишь в сторону Нормандена, с трудом пересекая на лодке ручей, ширина которого сейчас достигла 250 метров[5].
Нагнувшись над сиденьем своей повозки, Шамплен еще издалека разглядел силуэты кюре и своего соседа. Он вел лошадь под дикое блеянье своей отары, доносившееся из запертой овчарни. Позади него, укрывшись защищающим от ливня брезентом, Альберта и Сидони тихо молились, сидя на соломе рядом с телом малышки Эммы. У Шамплена было такое чувство, будто его прокляли, изуродовали его тело, разорвали душу; но плакать он не мог, он просто задыхался от бессильной злости. «Господи Боже, за что же ты нас так наказал, что мы натворили? Что я натворил?» – все повторял Шамплен.
А жизнь продолжалась, бросаясь, словно полоумная, в сине-зеленые волны озера Сен-Жан.
Жасент спустилась в столовую, чтобы выпить чашечку кофе. Она чувствовала себя подавленной без явной на то причины, поэтому связывала свою печаль с непрекращающимся ливнем и мертвенной серостью утра.
– Только взгляните на это, мадемуазель Клутье! – пожаловалась монахиня, занятая нарезкой хлеба.
Больница Сен-Мишель, площадь которой три года назад увеличили, была основана в 1918 году сестрами-августинками из больницы Сен-Валье в Шикутими. Та же конгрегация вела дела в больнице, которая, помимо лечения больных, принимала в своих стенах бедняков, сирот и стариков.
Монахиня кивнула в сторону странного зрелища, которое открывалось из большого окна столовой. К крыльцу приближалась лодка с тремя августинками, одна из них стояла на корме, направляя лодку при помощи деревянной жерди. Жасент улыбнулась, преисполненная восхищения перед этими святыми женщинами, которые, несмотря на свои малоподходящие для такого занятия одежды, смело передвигались по затопленному городу.
– Интересно, как можно добраться до улицы Марку, не замочив колен, – задумчиво произнесла она. – Когда я отправила туда брата немного отдохнуть, он вынужден был взять мой велосипед.
– Оставайтесь, мадемуазель Клутье, я возьму для вас раскладушку. На чердаке осталось еще две или три.
– Знаю: я видела их, когда помогала сестре Пьеретте поднять туда ее цыплят. Хоть эти несчастные птички будут в безопасности. Благодарю вас за предложение, но я хотела бы провести несколько часов у себя дома. Я что-нибудь придумаю.
В этот момент в проеме двери, выходящей в коридор, показался доктор Гослен. Лицо у него было таким серьезным, что медсестра и монахиня невольно замерли в ожидании: обе не сомневались в том, что случилось какое-то несчастье.
– Жасент, вас просят к телефону, – произнес доктор. – Ваша сестра Сидони. Поторопитесь.
– Господи, что-то с родителями? – воскликнула Жасент, бросаясь к доктору.
– Идемте, телефон в регистратуре, – ответил Гослен, обнимая ее за талию. – Мне очень жаль, Жасент.
Она сразу же все поняла. Кого-то из ее семьи не стало. Она отчаянно молилась, чтобы это было не так, однако внутренний голос повторял ей, что случилось непоправимое.
– Речь идет об Эмме, – добавил доктор.