— Что это ты выдумал? — сказала Гонора, вставая на защиту прошлого.
— Нет, правда, — настаивал Каверли. — Это было в сочельник, и мы пошли к причастию. Отец, помню, казался в тот день очень набожным. Он то вставал, то садился, все время крестился и во весь голос выкрикивал ответы. А потом, перед благословением, вытащил из кармана сигарету и закурил. Тогда-то я и увидел, что он вдрызг пьян. Я ему сказал: «Папа, нельзя курить в церкви»; но мы сидели на одной из передних скамей, и его видела куча народу. Тогда я хотел быть сыном мистера Плузински, фермера. Не знаю почему, разве только потому, что все Плузински были очень серьезные люди. Мне казалось, что, будь я сыном мистера Плузински, я был бы просто счастлив.
— Стыдно тебе так думать, — сказала Гонора. Затем вздохнула и уже другим тоном нехотя добавила: — Было еще кое-что.
— Что именно?
— Помнишь, как он раздавал пятицентовики Четвертого июля?[13]
— Ну да.
Каверли мысленно увидел разукрашенный фасад родного дома. Со второго этажа свешивается большой флаг; темно-красные полосы на нем поблекли и стали цвета запекшейся крови. После парада и до начала бейсбольного матча отец стоял на крыльце и раздавал новые пятицентовики детям, которые выстраивались в очередь вдоль всей аллеи Ривер-стрит. Деревья уже покрывала густая листва, и свет в воспоминаниях Каверли был совершенно зеленым.
— Так вот, ты, наверное, помнишь, что эти пятицентовики он держал в ящике из-под сигар. Он выкрасил его в черный цвет. Я как-то осматривала дом и нашла этот ящик. Там еще остались пятицентовики. Многие из них были фальшивые. Наверное, он сам их делал.
— Вы хотите сказать…
— Ш-ш-ш, — перебила Гонора.
— Ужин подан, — сказала Мэгги.
После ужина Гонора казалась усталой, и Каверли, попрощавшись с ней в прихожей, поцеловав ее и пожелав спокойной ночи, пошел к себе домой, на другой конец города. Дом с осени пустовал. Ключ лежал на подоконнике; дверь распахнулась, и в лицо ударил сильный запах плесени. Здесь Каверли был зачат и родился, здесь он впервые познал радость жизни; и ему было горько, что в этом месте, с которым связано столько прекрасных воспоминаний, теперь царит такое запустение. Впрочем, Каверли знал, что это настроение шло на иначе как от врожденного безрассудства, побуждающего нас бояться перемен, хотя все вокруг непрерывно меняется. Каверли зажег свет в холле и в гостиной и принес из сарая несколько поленьев. Сначала он был полностью поглощен укладкой дров в камин и разжиганием огня. Но вот огонь разгорелся, и Каверли, один в таком множестве пустых комнат, очутился во власти тяжелых предчувствий, словно он был не у себя дома, а вторгся куда-то, куда ему нельзя было входить.
Этот дом по договору, праву наследования и по воспоминаниям принадлежал ему и его брату. Он отвечал за то, чтобы не протекала крыша и чтобы дом был вообще в порядке. Это он разбил вазу на камине и прожег в диване дыру. Он не верил в привидения, призраки, духов и прочие разновидности беспокойных мертвецов. Ему было двадцать восемь лет, он был счастлив в браке и гордился своим сыном. Он весил сто тридцать восемь фунтов, отличался завидным здоровьем и только что съел цыпленка. Таковы были факты. Он взял с полки «Тристрама Шенди»[14] и принялся читать. В кухне послышался громкий шум, который так испугал Каверли, что у него вспотели ладони. Он оторвался от книги и долго сидел с поднятой головой, пока не включил этот шум в сферу реальной действительности. Возможно, это была ставня, упавшее полено, какое-нибудь животное или же кто-нибудь из тех легендарных бродяг, о которых толковала местная демонология и которые, по рассказам, жили в пустых фермерских домах, а уходя, оставляли после себя золу в камине, пустые коробки из-под нюхательного табака, выдоенных коров и перепуганных насмерть старых дев. Но Каверли силен и молод, если даже ему доведется столкнуться в темной прихожей с бродягой, он сможет за себя постоять. Почему же он так беспокоится? Он подошел к телефону и снял трубку, чтобы узнать у телефонистки, который час, но телефон не работал.
Он снова сел читать. Через минуту шум послышался из столовой. Каверли выругался вслух, чтобы излить раздражение, вызванное мрачными предчувствиями, но в результате лишь уверился в том, что кто-то его слышит. Этот кто-то, казалось, прислушивался. От такого наваждения было только одно средство: он сразу прошел в пустую комнату и включил свет. Там никого не было, но все же сердце его забилось еще сильнее, так что даже появилась боль в груди, а ладони стали совсем мокрыми от пота. Вдруг дверь в столовую сама собой закрылась. Это было вполне естественно, ибо дом сильно осел, и одна половина дверей закрывалась сама собой, а другая половина не закрывалась вовсе. Каверли открыл еще покачивающуюся дверь и вошел через буфетную в кухню. Там тоже никого не было, но опять он почувствовал, что здесь кто-то был, когда он включал свет. Налицо было два несомненных факта: с одной стороны, комната была пуста, с другой стороны он прямо кожей чувствовал опасность. Он решил отделаться от этого ощущения, вышел в коридор и стал взбираться по лестнице.
14
роман английского писателя Лоренса Стерна (1713–1768); полное название — «Жизнь и мнения Тристрама Шенди, джентльмена»