С нами вместе прятался случайный попутчик — москвич, в одиночестве пробиравшийся туда же, куда и мы — на “союзку”. Это был парень лет двадцати, с объемистым рюкзаком и хлипким резиновым топориком, представившийся нам профессиональным каскадером с Мосфильма. У нас были большие сомнения по этому поводу, до того внешность Каскадера не соответствовала его громкому прозвищу. Сутулый и как будто бы чуточку кривой, Каскадер был больше похож на “ботаника”, нежели на профессионального спортсмена. Но на словах у него выходило совсем другое:
— Вы только подумайте, — пел Каскадер всю дорогу до места нашего ночлега, — какой это адский труд — все эти трюки! Постоянное напряжение, потливость… Иногда приходится поднимать груз в сто килограмм и больше, так что…
Поначалу мы его вовсе не слушали, но чуть позже он все же сумел привлечь наше внимание. Отозвав Ирку в сторону, Каскадер о чем-то тихо её попросил.
— Зачем? — удивленно переспросила его Ирка. Каскадер совсем уже тихо ей что-то ответил, но Ирка в молчанку не захотела играть.
— Что? — во весь голос спросила она. — Ты хочешь посыпать себе на анус тальком? Ты в своем уме?
— Да я просто спросил… — засмущался Каскадер. — Из-за потливости появляются трещины и…
— Трещины на жопе, так? — уточнил Барин. — У тебя жопа треснула?
— Из-за нагрузок… — начал было Каскадер, но было уже поздно.
— Ты уверен, что ты каскадер? — сурово перебил его Барин. — А, к примеру, не пидор? То есть, — тут же поправил самого себя Барин, — я не говорю, что ты пидор, я просто спросил — не пидор ли ты?
— Не… — начал было оправдываться Каскадер, но Барина ему было не перекричать.
— Потому что если бы ты был пидором, — продолжал Барин, — что, будем надеяться, не совсем так, то у нас с тобой был бы совсем другой разговор. Вернее, у нас бы с тобой не было никакого разговору, потому что нам не о чем разговаривать с пидорами. Но, раз ты говоришь, что ты не пидор…
В таком ключе мы продолжали большую часть ночи, по-разному склоняя в беседе треснувший анус Каскадера и его самого. Из-за этого Каскадер плохо спал, и когда мы под утро снова пришли на вокзал, тут же задремал в ожидании первой электрички возле собственного рюкзака. Мы решили воспользоваться этой его оплошностью в собственных целях.
Набрав целую кучу камней, мы аккуратно запаковали их Каскадеру в рюкзак, увеличив его общий вес примерно до ста — ста двадцати килограмм. Наш порыв был замечен сотрудниками местной милиции, подловившими нас во время сбора камней.
— Хуй ли вы делаете? — спросили они у нас.
— Да вот, блин, — ответил я, — собираем камни, хотим подложить вон тому кренделю в рюкзак, чтобы он с утра охуел.
— А… — ответили менты, и на этом все вопросы отпали.
Когда подали утреннюю электричку, мы выждали, сколько это было возможно, а когда объявили, что поезд вот-вот отправляется, принялись будить Каскадера:
— Проспали, блядь! Скорее, поезд отходит!
Между стеной вокзала, где мы отдыхали, и перроном было что-то около тридцати метров. Похватав собственные рюкзаки, мы бросились к поезду и запрыгнули в вагон, наблюдая оттуда, как Каскадер, почернев от натуги и ничего не понимая спросонья, силится закинуть привычным движением на плечи рюкзак.
Несколько десятков метров, отделяющие его от электрички, неожиданно стали непреодолимым препятствием. Пора было садиться в вагон, но не пускал неподъемный, доверху набитый булыжниками мешок. Каскадер пытался приладить его этак и так, но одному непросто подняться с земли с такой тяжестью, и пока он телепенился — двери закрылись, и электричка ушла. Прилипнув к окнам, мы глазели на это, пока вся картина не скрылась из виду — Каскадер, его рюкзак и загибающиеся от хохота местные менты. Последним скрылось из глаз здание вокзала, и тогда мы отлипли от окон и поздравили друг друга — мы снова ехали, а до Шелангера оставалось, по нашим прикидкам, всего ничего.
Шелангерские рудники
“Морские валы не имеют цели, только направление — беспокоящий, неудержимый порыв. Только он, и ничего больше, отличает эту бешеную стихию от стоячей воды болот и гнилой, маслянистой жидкости в подсыхающих лужах. Поэтому воде из моря неспокойно на берегу. По капле, тонкими струйками начинает она свой путь — обратно к морю, чтобы подняться с новой волной”.
Союзные ХИ в 97-м году проходили в районе станции Шелангер, на обоих берегах мелководной реки Юшут. Она, словно драгоценная лента, струится между иссушенных солнцем берегов — то чернея омутами, а то выступая горбами многочисленных песчаных мелей. Изнывая от жары, мы с Барином и Иркой выпрыгнули из кузова грузовика и, на ходу срывая с себя одежду, бросились к воде.
Мы были не одни такие — человек тридцать парней и девушек уже сидели на отмели, распивая из пластиковых бутылок ачад[129]. Среди них больше всех поразил наше воображение парень из Казани по имени Джон. Пьяный в говно до такой степени, что уже утратил способность ходить, он удивлял всех вот каким фокусом. Кое-как привстав на непослушных ногах, Джон вдруг взвивался в воздух и делал сальто назад. Затем Джон некоторое время собирался с силами и опять крутил сальто. Таким образом Джон подбирался к очагам народного ликования, спонтанно возникающим вокруг бутылок с ачадом.
Мы расположились неподалеку от берега реки, где московский Турин раскинул принадлежащий ему маленький тент. Он был в этом лесу единственным более-менее знакомым нам человеком — так что мы без малейшего колебания поселились возле него. Сразу за нашим тентом устроили “мертвятник” — огороженную веревкой поляну с десятком палаток на ней, а дальше открывался вид на высокий, обрывистый берег Юшута. Вокруг раскинулся лес, солнечные лучи косо падали между стволами, порождая на земле причудливые, глубокие тени. День клонился к закату. Когда последние лучи солнца покинули небосвод, я достал из рюкзака бутылку Элберетовки. Обжигающая жидкость скользнула по пищеводу, порождая ощущение разливающегося по телу тепла. Незнакомые Шелангерские сумерки вдруг стали для меня как будто родные. Подобрав кое-какой инвентарь, мы отправились на прогулку по полигону, чтобы посмотреть народ и составить свое мнение: как это оно — побывать на “союзке”? Заодно мы хотели посмотреть на местных эльфов.
129
Так в Татарстане и Марий-Эл принято называть водку, по крайней мере — так нам это представили.