По настоянию Алены, за свой тяжкий труд Жертва получал только одну награду — ужаснейшие пиздюли. За каждую его оплошность, пусть и небольшую, Маклауд избивал его великим множеством способов, а также лупил просто так, в чисто дисциплинарных целях. Так вышло потому, что Маклауд никогда не отказывал своей жене, по крайней мере, если она просила его кого-нибудь отпиздить. Об этом даже стихи сложены:
Так что за день Жертве перепадало пизды примерно десять — пятнадцать раз, причем всамделишной пизды, без всяких поблажек. Все это Жертва переносил с величайшим терпением, полагая где-то внутри себя, что проходит под руководством Маклауда суровую школу жизни, и постепенно внутренне все более ожесточаясь.
Алена этим умело воспользовалась. Она подчинила недалекого Жертву собственной воле, растлив его разум историями о жестокости и насилии над людьми. За небольшое время она превратила Жертву в злобное и запуганное существо, испытывающее склонность к садизму. По большим праздникам Алена вознаграждала Жертву, отдавая под его начало нескольких трэлей[137] — и тогда даже опытным воинам делалось страшно. Маленькие злые глазки Жертвы наливались в такие моменты дурной кровью, его начинало трясти. Скрюченные пальцы тянулись к пленным, и не было для человека худшей доли, чем испытать на себе прикосновение этих рук, превыше всего алчущих чужой боли и унижения. Вооружившись пневматической винтовкой с приделанным к ней игольчатым штыком, Жертва принялся стеречь пленных — ревниво и с огромным усердием.
Мы облюбовали для себя одну из палаток, куда приказали сложить все имеющиеся на стоянке теплые вещи — целую гору спальников и одеял. За это время трэли разожгли огромный костер и приготовили возле него удобные сидения. Расположившись на них, мы с удовольствием наблюдали, как, пуская пар и побулькивая, закипает в котлах речная вода. Тут-то мы и заметили, что Ссан и Обоссан, которым за предательство было обещано освобождение от тяжелой работы, воспользовались моментом и скрылись со стоянки. Им поручали наполнить из реки котлы — и что же? Котлы были наполнены, но наших проводников и след простыл.
Бросив все на свете, мы с Маклаудом отправились их искать. Трудное и почти безнадежное дело — искать прячущегося человека ночью в августовском лесу. Без собак эта задача почти всегда обречена на провал. Но оказалось, что на Ссана и Обоссана это правило не распространяется. Они очень старались — и сумели вытянуть из целой колоды единственный хуевый билет.
Через сорок минут бессистемных поисков мы услышали доносящийся спереди отзвук приглушенных голосов. Это было в полутора километрах от нашей стоянки, чуть ниже по течению реки. Все это время мы, словно дикие звери, крались в полной темноте, прислушиваясь к каждому шороху. Теперь же, подобравшись поближе, мы сделали рывок — и накрыли Ссана и Обоссана прячущимися в неглубокой яме. Чтобы избежать скуки, они поддерживали друг с другом оживленную беседу, не считая необходимым понизить голос хотя бы до уровня шепота. Вернув проводников и поместив их под бдительный присмотр Жертвы, мы отправились на продразверстку. Заодно мы рассчитывали прицениться к менестрелям, про которых толковали проводники. Из этого похода мне больше всего запомнился вот какой случай.
— Как они могут такое требовать? — всю дорогу накручивал Строри себя и нас. — Продовольственные взносы![138] Пускай попробуют это на себе! Привыкли, суки, отбирать чужую еду!
Я внимал ему, по ходу дела заливая в себя водку. Постепенно несправедливость и мелочное крохоборство наших оппонентов предстали передо мною в чрезмерно раздутом, тревожащем свете. “Ого-го, блядь!” — как будто закричал кто-то внутри меня, просыпаясь и принимаясь оживленно ворочаться.
Когда я еще только начинал пить, я иногда задумывался — не совесть ли это шевелится там, у меня в глубине? Оказалось, что нет. Совесть — это трезвый человек с похмелья, с ужасом вспоминающий про вчерашние приключения. Это нечто визжащее, совершенно неспособное вмешиваться в поступки. А внутри человека, выпившего водки, ничему подобному места нет. Выйдя на очередную стоянку, мы увидели, что палатки поставлены с одной стороны поляны, а вся публика уселась поодаль, возле большого костра. Тогда, вооружившись здоровенным мешком и длинным ножом, я принялся резать эти палатки и вытряхивать из них рюкзаки. Их я бросал на землю и тут же потрошил — вспарывая им брюхо ножом и под одобрительные возгласы братьев вытряхивая оттуда целую кучу разнообразной еды.
Здесь была тушенка говяжья и свиная, сгущенное молоко “простое” и “с какао и сахаром”, несколько палок колбасы и целая куча разнообразной сдобы. Это не считая крупы, макарон и прочей съедобной мелочи. Под конец я — ко всеобщему ликованию — вытащил на свет две литровые бутылки водки. Любовно обернув их какими-то тряпками, я спрятал эти бутылки поглубже в приятно округлившийся и заметно потяжелевший мешок.
Люди у костра, самонадеянно полагавшие себя хозяевами всех этих вещей, поначалу даже не заметили нашего присутствия. Но когда братья увидели водку, они принялись так радоваться и кричать, что обитатели стоянки враз переполошились. Они повскакивали со своих мест и направили в нашу сторону лучи нескольких крошечных фонарей. В их неверном свете перед ними предстала устрашающая картина.
Вместо палаток на подпорках болтались теперь рваные остовы, в желтом свете хорошо видны были свободно свисающие куски ткани. Между палатками все было завалено распоротыми рюкзаками, а какой-то человек в шинели и штурмовой маске орудовал здоровенным ножом, сидя на корточках возле одного из них. Неподалеку стоял огромный, раздувшийся от награбленного мешок. В него, прямо на глазах у бывших хозяев, словно сами по себе прыгали консервы и водка, сгущенка и сдоба, макароны и крупа.
— Продовольственные взносы! — орал я. — Сдайте продовольственные взносы! Не выдержав этого зрелища, один из обитателей стоянки отбросил в сторону гитару, на которой до этого музицировал, и бросился на меня. Я меланхолично наблюдал, как он приближается, опережаемый собственным криком:
138
Продовольственные взносы — это когда с игрока берут обязательство отдать мастерам часть, а то и всю привезенную еду.