— Этот придурок из третьей палаты, — пел Мельхола льстивым голосом, — в натуре уже заебал. Постоянно угрожает, а на днях спиздил где-то стамеску…
В этот момент я пронесся мимо этого собрания и бросился в смотровую палату. Мне пришлось изрядно побегать, перепрыгивая через шконки и проныривая под ними, а за мною везде следовал взбешенный моею выходкой амбал. Я разозлил его своими прыжками настолько, что первая же из сестер, которая кинулась его успокаивать, тут же отхватила по еблу. Тогда с восьмого отделения вызвали дядю Мишу и дядю Сашу — санитаров буйного отделения, и амбал был зверски избит, а при нем обнаружили запрещенную режимом стамеску. За все это он был связан, исколот аминазином и из нашей жизни и с отделения исчез. Пока это происходило, кришнаит беспрепятственно спиздил из третьей палаты валяющиеся без дела шахматы. Чтобы отметить победу, в нашем распоряжении были следующие средства: таблетки, гашиш и чифирь (опытный кришнаит готовил его, спустив с плафона в кружку бритвенные лезвия с подведенными к ним проводами), а также “помориновая смесь”. Чтобы её приготовить, берут пасту и льют её в бутылки из-под лимонада, по четыре тюбика на баллон. Все это заливают водой, болтают, дают отстояться, а потом процеживают несколько раз через простыню. Получается белесая жижа около тридцати градусов крепости, со вкусом и запахом зубной пасты. Она так отвратна, что “Красная Шапочка” или “Льдинка” по сравнению с нею — словно шербет. Пасту в таких количествах приходится воровать или выменивать у больных на курево, зато она шибает по мозгам не хуже самогона, плюс дает острый токсический эффект.
Обпившись этого пойла, мы принялись скакать на сетках кроватей — желтые стены качались в такт нашим прыжкам, мы были счастливы и беспечны. Тем более неуместными показались нам слова дежурной сестры, которая вошла в палату, уперла руки в боки и начала на нас орать:
— Да как вы себя ведете? Где вы находитесь? Вот уж действительно, подумал я — где же это я нахожусь?
Следующим в Скворечник загремел Строри. Так как он не слушал моих мудрых советов, то попал прямиком на “молодежное” отделение. Обычаи там сильно напоминают армейские, с той только разницей, что причитающиеся за два года пиздюли там пытаются раздать за четырнадцать дней.
Человека, попавшего на молодежное отделение, как объяснил Строри, первые три дня просто пиздят. Это сопряжено с проживанием в смотровой палате и положением человека, лишенного права носить синий халат.
Возмущенный такой несправедливостью, Строри выступил как борец с засильем дурных обычаев и дедовщиной. Так как, в отличие от армии, никаких серьёзных традиций на “молодежном” отделении нет и быть не может, то и терпеть дедовщину в своем отношении Костя нашел совершенно излишним. Права “старослужащих” показались ему недостаточно обоснованными.
— Ни хуя себе! — возмущался он. — Чтобы меня пиздили, и главное, кто? Люди, которые только и имеют заслуг, что пролежали в дурдоме на несколько дней дольше меня!
Объединившись с другими новоприбывшими, он устроил переворот, в ходе которого многие фальшивые “старослужащие” оказались избиты, а другие были вынуждены пересмотреть права молодых. Ареной для этих боев послужило помещение туалета. Расправившись с лжедедовщиной и получив синий халат, Строри занялся своим любимым делом
— начал проповедовать перед публикой покрепче идеи собственного сочинения. Он говорил о недопустимости насилия над личностью и о каре, которая постигнет тех, кто допустит такое насилие. Им были предложены несколько акций возмездия, а по их завершению всем отделением полностью заправляла Строрина клика, нарушившая все условности: лжесубординацию и выслугу лет.
Пока это было возможно, Строри агитировал за то, чтобы пиздить тех, кто лежал дольше него и его новых товарищей. Тех, кто допустил возникновение несправедливости и дедовщины. Когда же сроки обследования у этих людей истекли, Строри пересмотрел государственную политику и сам установил такую дедовщину, что ни в сказке сказать, ни пером описать.
Более того, он повел себя мудро, вступив в перекрестный сговор с администрацией. Так Строри получил доступ на “белый пищеблок”[82] и “право свободного выхода”[83]. А за это понуждаемые его кликой остальные пациенты были обязаны с завидной регулярностью до блеска пидорасить стены, посуду и пол. Дошло до того, что самого Строри к концу его “смены” даже в столовую носили прямо на кровати четверо молодых.
Мы с Барином, беспокоясь о его судьбе, собрали ему худо-бедно разных подгонов — но Строри ничего у нас не взял. Напротив, он принял нас у себя в палате, где угостил обедом, вином и различными фруктами. Оказывается, он неплохо поднимал в карты, а также имел дань с того, что присылали прочим пациентам их родственники. Курил он только сигареты и вообще жил так, что ему вполне можно было бы позавидовать.
Сам он настолько не хотел уходить с отделения, что даже заслал кое-какую мзду за еще одну неделю обследования, пролежав вместо положенных четырнадцати двадцать один день. Он стал на “молодежном” более чем “старослужащим”, но жил слишком широко и не вел “дневник сумасшедшего”. Поэтому на исходе трех недель его вышвырнули из дурки с диагнозом “совершенно здоров”. Уходить он не хотел, и его пришлось гнать с отделения охране больницы. Когда я упрекнул его в таком неумелом “закосе”, он только рассмеялся мне в лицо.
— Что? — удивился он, выслушав про мой метод. — Две недели жрать баланду и кропать дрянные стихи? Правильно тебя признали сумасшедшим! Поделом!
Лориен цветущий
“Есть такое понятие — “разделяемая реальность”, а на деле это значит вот что. Если новый человек поселится в отдаленной деревне и объявит местным жителям: “Я — эльф!”, то его словам вряд ли будет придано много значения. Вполне вероятно, что на его голову посыплются насмешки, а, может быть, даже и пиздюли. Местные старожилы, перемывая ему косточки за чекушкой ароматного самогона, примутся судачить между собой: “Послухай, Митроша — да кем он себя мнит?”
82
“Белый пищеблок” — раздаток для питания персонала, где “рыбного супа” ищи днем с огнем. На белом пищеблоке очень даже цивилизованное питание, не в каждом доме так кормят.
83
Все двери на выходе с отделения закрываются пружинными замками с поворотной ручкой, но сами ручки сняты, оставлены только штырьки. Нужно иметь специальный ключ или такую ручку, чтобы входить и выходить. Таким правом обладают только самые доверенные больные, так как оно полностью меняет условия содержания. На отделении рыбный суп и вторяки, а в двух минутах ходьбы метро “Удельная” — пиво, шаверма и продовольственные ларьки.