— Есть такой лозунг у большевиков, — продолжал разглагольствовать Вамче, человек осведомленный и любопытный, одним из первых в Уэлене окончивший ликбез, — сплошная коллективизация. Об этом мне сказал Атата. Тех, которые будут сопротивляться, арестуют и посадят в сумеречный дом. Такой дом уже построили в районном центре Кытрыне, обложили дерном для тепла, но окошки там крохотные и забранные железными решетками. Такой дом соорудят и у нас в Уэлене…
Ринто уже принял свое решение. Он усилием воли заставил себя обратиться мыслями к предстоящему песенно-танцевальному состязанию, которое ожидало его через несколько часов у Священного камня. Но в долгой дороге к свободе Анна, несомненно, будет помехой и большой обузой. Похоже, все же остается с Танатом, несмотря на то, что она долго не увидит бани, может, даже и никогда, раз она выбирает иную жизнь. Но это пока. Может быть, настоящая тоска по покинутому миру придет позже, во время тягостных, долгих темных ночей, когда неутихающий ветер, подняв снежную пелену, застилает все вокруг на расстоянии вытянутой руки? Она еще не испытала настоящих тундровых трудностей…
— В Курупкинской тундре у Ильмоча отобрали всех оленей, — рассказывал Вамче. — Самого же держали в сумеречном доме несколько месяцев. Первым пароходом увезли в Анадырь, оттуда дальше, в тангитанскую землю, в неволю…
«Он уже не вернется оттуда, — подумал про себя Ринто. — Как странно: Анна Одинцова по своей доброй воле выбирает жизнь в тундре, образ жизни чаучу, а исконного чаучу, лучшего хозяина увозят невесть куда, в чужую землю, в чужую речь, чужое окружение… Если смысл новой жизни в разрушении человека, то кому она нужна? Надо затаиться, уйти в Анадырское нагорье, куда не достанут длинные руки большевиков. Там в вековой дремоте лежат широкие долины, окруженные неприступными горами, пастбища тучны и достаточны… Вот только по древнему закону те земли якобы принадлежат народу каарамкынов[28], ламутам, людям, которые ездят верхом на оленях. Однако по слухам за последние десятилетия этот народ так сократился и потерял столько оленей, что вот уже многие годы в долины эти не ступали оленьи копыта…»
Танат со смешанным чувством посетил школу. Оставив жену беседовать с директором, он зашел в класс, где впервые сел за настоящую парту, увидел настоящую, черную классную доску, о которой только и слышал от Льва Васильевича: в тундре классной доской им служила старая моржовая кожа, правда, достаточно черная. Отсюда он смотрел на заснеженную большую часть года гладь лагуны, тосковал по тундре и всю долгую зиму мечтал о наступлении весны, когда он поедет в родную тундру, привычную, уютную ярангу, к своим оленям, к матери и к отцу, к брату и сестре, увидит подросших своих племянника и племянницу… А потом, по прошествии какого-то времени мысли о тундре сменились мечтаниями о дальних путешествиях в большие города, а в последнюю весну эта мечта превращалась в реальность предстоящей учебы в Анадырском педагогическом училище. Мечтая о дальних дорогах, Танат никогда не представлял, что навсегда покинет родину, никогда уже не увидит ее. Но теперь обстоятельства складываются так, что не только большие города, Анадырь, но и Уэлен надолго останется только в мечтах и воспоминаниях.