Встречал Михаил вместе со всеми и процессию из Углича с телом истинного царевича Дмитрия. Слушал причитания царицы-инокини Марфы у гроба ее сына, ее вопли о том, что «она перед всеми людми Московского государства и всеа Руси виновата, а болши всего виновата перед новым мучеником, перед сыном своим царевичем Дмитрием». Просила прощения у всего мира, потому что «делалось это от бедности, потому, как убили сына ее царевича Дмитрия, по Борисову веленью Годунова, а после того держали в великой нужи и род ее весь по далним городам разослан был»[187].
Михаил смотрел, как убивалась и рыдала у всех на глазах вдова царя Ивана IV, и вспоминал ее встречу с «сыном» в селе Тайнинском год назад. Он своими глазами видел тогда, с какой искренней радостью обнимались Марфа и «Димитрий», как плакали от счастья, потому и поверил поначалу в истинность царевича. Да и как не поверить в слезы матери?
«Когда же Марфа говорила правду? — мучительно размышлял Михаил, глядя на нее. — Тогда ли в Тайнинском, когда она заверяла всех в спасении сына, или сейчас, когда она оплакивает его мученическую кончину?» С этим же вопросом он обращался дома и к своей матери, Алене Петровне.
— Да не спасся он тогда в Угличе, убили его. А ты не суди ее, пожалей бедную вдовицу, — услышал он мудрый ответ матери. — Как же ей было правду объявить, когда она смерти страшилась, женскою немощью одержима?
Будто свою судьбу видела боярыня, призывая сына к жалости. Пройдет всего четыре года, и Алена Петровна вместе с молодой вдовой Михаила будет сама неутешно рыдать над гробом единственного сына.
В семье Скопина-Шуйского к «нововоцарившемуся» родственнику отнеслись сдержанно. И лукавый характер его, и неуемное властолюбие, и любовь к «шептунам и ушникам» — все это заставляло сторониться и его самого, и его родных братьев. Шуйский во всех своих грамотах подчеркивал свою родовитость, кичился происхождением от Рюрика и «прародителя нашего великого государя Александра Ярославича Невского». Но Михаил с детских лет помнил, что Скопины — старшая ветвь могучего древа потомков суздальских князей, и потому он имеет не меньше прав на престол, чем братья Шуйские. К тому же все знали о том, что у немолодого Василия наследников нет, а правитель без наследника — это угроза новой Смуты и безвластия. Однако сам Михаил к тому времени еще себя ни в чем не проявил, о престоле для себя ни он сам, ни кто-либо из его близких даже не помышлял. Все вновь заговорили о появлении «воров» у границ, вести о новой волне Смуты докатились до Москвы.
Первый бой стольника Скопина
Летом 1606 года, когда Василий Шуйский венчался на царство, на окраинах государства уже сбивались в станицы недовольные новой властью. Как и год назад, основу мятежного войска составляли казаки, к ним присоединялись стрельцы и «всякие многие люди розных городов»[188]. К началу осени предводитель войска Иван Болотников привел повстанцев к Москве.
В 50 верстах от столицы принял свой первый бой девятнадцатилетний стольник Михаил Скопин. Его противником был не новик в военном деле, а прошедший огонь и воду, понюхавший пороху ратник. Больше года — вплоть до пленения вождя повстанцев — будет длиться война, за время которой не раз пересекутся судьбы юного стольника и опытного атамана.
В свое время историки посвятили Ивану Болотникову сотни страниц исследований, в подробностях описав перипетии и самой войны, и полной приключений биографии ее героя. Фигура мятежного атамана на долгие годы заслонила собой личности других участников событий — и главы государства царя Василия, и главы церкви святителя Гермогена, и главнокомандующего царским войском Михаила Скопина-Шуйского. Но, оказывается, оставить след в истории и сохранить имя в памяти народной — не одно и то же. В историческом фольклоре отразились многие персонажи Смутного времени, одних народ клеймил позором, называя Лжедмитрия I «Гришкой-Расстрижкой», Лжедмитрия II — «вором-собачушкой», Марину Мнишек — «девкой лютеранкой». Других — несчастных и безвременно погибших Ксению Годунову и царевича Дмитрия — оплакивал и жалел. Немало песен сложено о Скопине-Шуйском, а вот вождю восставших, храбрецу Ивану Болотникову ни в песнях, ни в былинах, ни в сказаниях места не нашлось. Отчего? Героем того, кто поддерживал лжецаря, народ не считал? Или причина кроется в ином?
188
Запись показаний одного из предводителей восставших. 1607 г. октября 10 // Народное движение в России в эпоху Смуты начала XVII в. 1601–1608. М., 2003. С. 174.