Зима 1608 года выдалась морозная, снежная, в отдельных местах снег лежал глубиной до полутора метров. В открытом поле по такому снегу ни пеший не пройдет, ни конный не проедет. Поэтому активные боевые действия ни та, ни другая стороны не вели, ограничивались лишь небольшими стычками, а когда ударили сильные морозы, и вовсе отошли на зимние квартиры. Самозванец перезимовал в Орле, а весной двинулся к Болхову, туда же «по последнему пути» перед весенней распутицей подошел и Дмитрий Шуйский. Сил у него было достаточно — поляки, желая блеснуть своей храбростью, насчитали в царском войске 170 тысяч человек, хотя вряд ли войско превышало 30–35 тысяч. С самозванцем же, по словам все тех же поляков, было не более 13–15 тысяч человек[300].
В мае, после Николина дня, в пятницу, войска встретились. Бой, как отмечали обе стороны, был жестоким, продолжился он и в течение всего следующего дня. И вот в тот момент, когда еще не было ясно, какая из сторон возьмет верх, Дмитрий Шуйский, испугавшись, что поляки могут захватить пушки, неожиданно для всех отдал трусливый приказ «отпустить наряд» в Болхов. Перебежавший к самозванцу сын боярский Никита Лихарев рассказал о намерениях воеводы неприятелю, который немедленно воспользовался этой вестью: «и всеми людми напустиша на московских людей и московских людей разогнаша и наряд у них поймали»[301]. Войско Дмитрия Шуйского, не выдержав стремительной атаки польской конницы, обратилось в бегство. По дороге бросали оружие, «под конскими ногами напрасно умираху, и возматися воздух от конского ристания и друг друга незнающе, помрачиша бо ся лица их от пыли веемыя по воздуху»[302]. Пять тысяч человек из царского войска укрылись в Болхове, который тут же захватил самозванец, основные же силы по приказу Дмитрия Шуйского отступили к Москве.
Весть о поражении войска привела и царя, и всех, кто узнал о ней в Москве, «в ужасть и скорбь велию». Впрочем, царь, желая поддержать позорно бежавшего из-под Болхова Дмитрия, всячески выказывал братскую любовь к нему, послал «навстречю брата своего и всех бояр о здоровье спрашивать окольничего Федора Васильевича Головина», шурина Скопина. В Москве, слушая рассказ Дмитрия о Болховском сражении, Михаил Скопин недоумевал: как можно, когда еще идет бой, заранее готовиться к поражению? Преждевременный приказ Дмитрия об отходе полкового наряда породил панику в собственном войске, а полякам, которые были в меньшинстве, напротив, придал уверенности, потому не только Никита Лихарев «отъехал к вору», но и «иные многие» из войска. Дмитрий же Шуйский объяснял свои действия просто: «видя в людех сумнение», он решил спасти пушки, чтобы те не доставались врагам[303].
В этот непростой момент царю Василию, как никогда, хотелось опереться на родственников. И он решил — быть может, по совету брата Дмитрия — послать против самозванца Скопина, тем более что в последнее время удача действительно была на стороне молодого боярина.
Князь Михаил, не пробыв дома и трех месяцев с молодой княгиней Александрой Васильевной («тримесячнаго обходу не дошед сполна не пребысть», — как говорится в «Сказании»), отправился воевать с новым самозванцем.
После сражения под Болховом воины Лжедмитрия, захватив царский обоз, «спешно двинулись к московской столице»[304]. Но столица кого только не повидала под своими стенами и легко уступать вовсе не собиралась. Да и желающих воевать под знаменами «второлживого Димитрия» пока не прибавлялось, даже наоборот: присягнувшие было ему в Болхове остатки царского войска при первом же удобном случае ночью сбежали в Москву. Встречали «вора» хлебом-солью только жители Козельска и Калуги, так и не признавшие Василия Шуйского царем.
Именно на этом, калужском направлении и должно было преградить дорогу самозванцу войско под командованием Михаила Скопина. Однако до боевых действий было еще далеко. Первое, с чего начали едва назначенные царем воеводы, — принялись «тягаться отечеством». Чашник князь Иван Борисович Черкасский, назначенный командовать сторожевым полком, бил челом на князя Ивана Михайловича Воротынского, который возглавлял передовой полк, а князь Василий Федорович Литвинов-Мосальский, получив место третьего воеводы в большом полку, увидел в этом назначении «поруху» своему отечеству, потому что окольничий князь Григорий Петрович Ромодановский был назначен вторым воеводой в передовой полк[305]. Недовольные своими местами воеводы совсем не ко времени подали прошения царю, а до царского указа отказывались брать списки подчиненных им полков и подразделений и не выезжали в войско. Начался разбор дел. А время между тем шло… Наконец царь «развел» воевод, посчитав претензии Черкасского и Ромодановского обоснованными, и выдал им «невместные» грамоты.