Он слегка усмехнулся, а затем отпустил мой подбородок. Голова снова упала на грудь. Самое страшное — ничего не знать о том, что он собирается со мной сделать.
Ублюдок присел на одно колено, и его лицо было почти на одном уровне с моим. Я почувствовала, как он опять изучает меня с уже знакомым исследовательским хладнокровием.
Некоторое время слышалось только наше дыхание вразнобой.
— Доброе утро, — наконец произнес он приятным ровным голосом.
Я молчала. Все, что я чувствовала, — так это всепоглощающую глухую ненависть к этому человеку.
— Ты хотя бы говоришь по-английски? Spreek je Nederlands?[7] Явно нет. Молчишь? Жалко. Я хотел с тобой познакомиться. — Его рука слегка коснулась моей щеки. — Немного неприятно вышло с багажником. Прости.
— Что тебе надо, ублюдок? — не выдержала я.
— Вообще-то родители назвали меня Каем.
— Мне все равно, как тебя назвали. Для меня ты просто ублюдок.
— Категорично, — спокойно заметил он. — Но я тебя понимаю… Как твое имя?
— Ты знаешь, раз похитил меня.
— Понятия не имею. — Он весело усмехнулся. — Но твои слова сулят мне пару приятных сюрпризов. Ну что же, не хочешь представляться — не надо. Сойдемся на том, что у тебя нет имени.
Я слегка приподняла голову и произнесла:
— Меня зовут Марина.
— Марина, — с интересом повторил он. — Очень приятно. Руку жать тебе не буду, не хочу причинять дополнительных неудобств.
— Зачем ты это сделал? — спросила я, пытаясь найти ответ в бледных чертах его лица. — Хотя погоди… ты хочешь получить от моего отца выкуп.
— С чего ты взяла? — снова усмехнулся он. — Может, ты мне просто понравилась и я решил познакомиться таким нетрадиционным способом.
Я промолчала. Его ирония уже начинала меня раздражать. Хотя онемение от страха сменилось совершенным безразличием, эта беседа постепенно возвращала ощущение, что я все же нахожусь в реальном мире.
Мы молчали минут десять. Он сидел передо мной, смотрел непонятным взглядом и изучал. Когда наконец тишина была нарушена, в его голосе уже больше не было насмешки. Он звучал задумчиво и серьезно.
— Ты на редкость апатична для похищенной.
— А ты любишь истеричек?
— Я много кого люблю, — хмыкнул он. — Но странно видеть такую пассивность. Я помню, что ты почти сразу перестала сопротивляться. Как если бы…
Он замолчал. Я буравила его тяжелым взглядом, и пауза затягивалась. Ублюдок по имени Кай о чем-то размышлял.
— Что? — не выдержала я. — Договаривай.
— Как если бы ты была внутренне готова, — почти эхом отозвался он. — Как если бы ты ждала этого момента.
— Ты — больной.
— Не более чем ты. — Он даже хихикнул. — И сейчас… На твоем месте я попробовал бы кричать. Конечно, тебя никто не услышит, но знаешь — это естественно для пленника.
Мне нечего было ему сказать. Я ничего не хотела делать. Я была в его власти — это единственное, что ясно.
— Ну что же… Было приятно с тобой побеседовать, — произнес он. — Я, кстати, могу выполнить какое-нибудь твое маленькое желание. Можешь загадывать.
Снова повисло давящее молчание.
— Может, ты хочешь в туалет или поесть? — предположил он. — Давай, пока золотая рыбка в хорошем настроении.
Я продолжала молчать, крепко стиснув зубы и упрямо глядя в пол, сама не очень понимая, что пытаюсь доказать и кому — ему или себе. Что мне не нужна его милость?
— Упрямая. Ладно. Что же… Очень жаль.
Он хотел было уже подняться, как вдруг у меня само собой вырвалось:
— Я хочу увидеть твои глаза.
Он замер на месте, так и не поднявшись с пола.
— Что?
— Я. Хочу. Увидеть. Твои. Глаза, — отчетливо произнесла я.
На меня снова смотрели непроницаемые черные линзы. По губам нельзя было определить, что именно насторожило его в моей просьбе. Они оставались сомкнуты и недвижны.
Внезапно пауза наполнилась каким-то особым, еще не высказанным смыслом. Как будто весь мир приготовился к этому моменту. Или же это был только мой внутренний мир.
Через пару мгновений медленно он поднес руку к очкам и стянул их.
Наши глаза наконец-то встретились.
Я смотрела на него исподлобья. Наступила моя очередь изучать. Его глаза были пронзительно-голубого цвета и напоминали два драгоценных камня. Я никогда еще не видела такой радужки. Как неживые…
В них не было ничего, кроме сухого, впивающегося холода. По ним нельзя было прочитать, сквозь них нельзя было увидеть… Я вспомнила голубизну глаз Макса, но она была совсем иной, какой-то размытой и прозрачной, словно родниковая вода.
А здесь застыли арктический холод и легкая усталость.
Он слегка опустил веки, а затем встал и вышел из комнаты. В этот день я его больше не видела.