27 января. 5 часов утра
Записываю только что сложившееся в бессоннице, во тьме, стихотворение:
4 часа дня
Озноб, головокружение, температура тридцать пять и шесть, Но, я — в политотделе 6-го района аэродромного обслуживания. Вне дома, в обстановке военной части, сразу — бодрость и ощущение, что еще буду жить, работать, действовать, служа моей Родине…
Как хочется мне быть поближе к фронтовым событиям! Проклятая болезнь, проклятая слабость, сковывающие меня! Надо если не здоровьем, так волей преодолеть их, побороть, заставить себя быть здоровым. Я добьюсь этого во что бы то ни стало! Самое трудное, самое тяжелое — позади. Теперь еще немного выдержки — и все пойдет хорошо. Получу аттестат, налажу мое питание — и за работу, за прекрасную фронтовую работу!
31 января. 9 часов 40 минут вечера
В ночь на 27-е число я в полубреду, в бессоннице написал стихотворение.
И именно так все и было. Все слова его математически точны. Я лежал и думал: что же? И мне погибать, как не десятки, как сотни тысяч людей уже умерли в Ленинграде от истощения в своих превратившихся в склепы квартирах, на улицах, ставших арктическими пустынями?..[32] Умирают многие, стоит только одинокому обитателю опустевшей квартиры заболеть, особенно если живет он далеко от своих сослуживцев или знакомых и потому не может рассчитывать, что у кого-либо из них интерес к его судьбе окажется настолько гигантским, что тот наскребет в себе сил дойти до него через, весь город пешком и узнать, почему такой-то, допустим Иван Иванович, уже пятые сутки не приходит на службу, не интересуется столовой, в которой всегда по пять-шесть часов простаивал в очереди, чтобы получить свою порцию супа… «Что-то Иван Иванович не приходит!» — говорят на службе о таком человеке. «Наверное, тоже умер!»… И если Иван Иванович действительно умер, то все понимают: пролежит он непохороненным, может, и до самой весны. В Ленинграде сейчас есть тысячи квартир, в которых, никому не ведомые, лежат на собственных постелях замерзшие, мертвые люди. И двери квартир заперты изнутри. И некому зайти в них, постучать. Никто и не знает, что делается в таких квартирах.
Да, я знаю: ходят по городу бригады девушек-комсомолок, таких же ослабевших, как и все другие, но взявшихся с великим самопожертвованием спасать всех, кто умирает без всякой помощи. Но разве десятки чудесных этих бригад могут оказать помощь многим сотням тысяч людей? И на такую ли добрую случайность рассчитывать?
И, все это продумав, я очень рассердился на себя самого и сказал: нет, я боролся еще не до конца, я должен собрать хоть по крохам все свои последние силы и спасать себя сам — добраться до прежней моей квартиры на канале Грибоедова, чтобы быть ближе к людям и чтобы избавиться от этого проклятого, непосильного ни для меня, ни для других расстояния. И — поправиться, добиться утверждения своего воинского состояния, уехать на фронт, работать или воевать. А прежде всего нужно перебраться в центр города, на канал Грибоедова, оттуда я могу совершать нужные мне пешие хождения. Может быть, сил и хватит.
И на следующий день с семи утра до часу разбирался в вещах — откуда столько энергии! — ковыляя из угла в угол в полушубке по морозной квартире, тыча во все углы и во все чемоданы непрестанно гаснущую коптилку. И в час дня нагрузил на длинные финские санки: рюкзак с одеялами, спальный мешок, чемодан с необходимыми вещами и так называемыми продуктами, пишущую машинку, ящик с кухонной посудой, пилу, топор, инструменты, ведро, бидон, и таз, и аптечку, и всю мою амуницию, и дрова, и книги… И увязал все это на дворе. И двинулся в трудный пеший поход, волоча санки, упорствуя в борьбе со слабостью, отдыхая на возу и снова берясь за гуж.
32
«…Всего же в результате голодной блокады, по подсчетам Ленинградской комиссии по расследованию злодеяний немецко-фашистских войск, в Ленинграде погибло 632 253 человека» (А. В. Карасев. Ленинградцы в годы блокады, стр. 185; со ссылкой на сборник материалов «Нюрнбергский процесс», т. 1. Госюриздат, 1954, стр. 594). От себя добавляю: в этих данных могли быть учтены далеко не все погибшие, в частности, например, те люди, которые умерли в пути во время эвакуации из Ленинграда.