Сам И. С. Аксаков понимал, что глубокое видоизменение первоначальной славянофильской теории – неизбежно. Он превосходно это выразил в своем предисловии к жизнеописанию Тютчева.
«Не как учение, воспринимаемое в полном объеме послушными адептами (говорит он там), а как направление, освобождающее русскую мысль из духовного рабства пред Западом и призывающее русскую народность стать на степень самостоятельного просветительного органа в человечестве, славянофильство, можно сказать, уже одержало победу, т. е. заставило даже и врагов своих признать себя весьма важным моментом в ходе русской общественной мысли. Мы, со своей стороны, думаем, что оно не только исторический момент, уже отжитый, но и пребывает и пребудет в истории нашего дальнейшего умственного развития как предъявленный неумолкающий запрос»… И далее: «Может потеряться из виду преемственная духовная связь между первыми деятелями и новейшими; многое, совершающееся под общим воздействием, но совершающееся в данную известную пору, при известных исторических условиях, будет даже уклоняться, по-видимому, от чистоты и строгости некоторых славянофильских идеалов». «Некоторые, слишком поспешно определенные формулы[3], в которых представлялось иным славянофилам будущее историческое осуществление их любимых мыслей и надежд, оказались или окажутся – ошибочными и история осуществит, может быть, те же начала, но совсем в иных формах и совсем иными неисповедимыми путями. Но тем не менее, раз возбужденное народное самосознание уже не может ни исчезнуть, ни прервать начатой работы»… и т. д. («Ф. И. Тютчев». М, 1874; стр. 77–78).
Какое верное, ясное понимание дальнейших судеб славянофильского учения!
Почему же славянофилы младшие, новейшие, не хотят узнавать той же теории русской самобытности – в расслояющих и прикрепляющих к земле (дифференцирующих и объединяющих) начинаниях 80-х годов?
Разве эти начинания, эти смелые и настойчивые усилия – подражательны?
Разве они не вызваны неотложными практическими потребностями самой будничной нашей действительности?
Разве они не связаны тесно с русской историей последних двух веков?
Разве они не соответствуют тем исторически приобретенным душевным навыкам населения, о которых я уже выше говорил не раз?
Я думаю, славянофилы согласятся, что национальное культурное государство есть своего рода живой и развивающийся организм. Так думал и Данилевский, один из наиболее чтимых славянофильских учителей.
Он, видимо, находил, что организм культурно-государственный имеет много общего с организмами физическими (с растениями и животными).
Посмотрим же, что говорит об этих последних другой ученый (тоже, заметим, славянофил).
«Организм всегда содержит в себе не только свое настоящее, но и свое прошедшее и свое будущее. Отсюда легко заключить о границах нашей власти (над организмами) Над прошедшим организма у нас не может быть никакой власти, ибо мы не можем заставить организм иметь других предков, принять не тот тип, который он от них наследовал» (Н.Н. Страхов: «Об основных понятиях психологии и физиологии», стр. 207.)
Как мы отречемся от того душевного наследия, от тех вековых привычек, которые перешли преемственно к нашему народу и к правящим классам нашим от времен Михаила Феодоровича, Петра I, Екатерины II и Государя Николая Павловича?
Как мы от них отречемся?
Мы не можем, не разрушая Россию, «заставить организм ее иметь других предков, принять не тот тип, который он от них наследовал «.
С резко разграниченными сословиями Россия в течение веков стала той Россией, которую мы все знаем
Россия же вполне бессословная не станет ли скорее, чем мы обыкновенно думаем, во главе именно того общереволюционного движения, которое неуклонно стремится разрушить когда-то столь великие культурно-государственные здания Запада? Наши Добролюбовы, Писаревы, Желябовы, Гартманы и Кропоткины – уже «показали» себя. Ведь и это своего рода призвание, и это – историческое назначение особого характера.
Но этого ли могут желать православные патриоты-славянофилы''
Конечно нет! Этого могут желать «деятели» и писатели совсем иного рода.
3
Как, например: