Итак, с одной стороны, в лингвистике вообще очень распространено мнение, что потенциальные сингулятивные формы для подавляющего большинства слов pluralia tantum полностью невозможны, аграмматичны и не существуют (в отличие потенциальных форм, которые фактически никогда не встречаются, но при необходимости все же могут быть образованы по общим правилам словоизменения данного языка)[4]. Аграмматичность образований типа *scissor, *measle, *Netherland и т. д. традиционно приводится в качестве характеристики прототипических случаев pluralia tantum для большого числа языков [Karlsson 2000: 649], а запрет на образование подобных сингулятивных форм должен вытекать, таким образом, из системных требований семантического порядка. В славистике, например, аргументируют следующим образом: поскольку посредством pluralia tantum предметы представляются или «1) как недискретные и поэтому несчетные (щи, помои) или 2) как, хотя и дискретные вещи, но мыслимые как целостные множества и поэтому ‘внутренне’ недискретные… (сани, ножницы, каникулы, хлопоты)», постольку форма ед. ч. здесь «не нужна» [Mečkovska 1982: 31, 32]. В англистике утверждают, что такие существительные «have no meaningful singular form» [Bowden et al. 1997: 343].
Но с другой стороны, очевидно, что в случае pluralia tantum, обозначающих исчисляемые предметы (фр. ciseaux, lunettes; рус. ножницы, очки), «единственное число семантически допустимо, и иногда оно даже образуется при помощи лексических средств (une paire de ciseaux <de lunettes> ‘пара ножниц <очков>’)» [Мельчук 1997: 343; Corbett 2000: 174; ср. также: Wierzbicka 1985: 322—323]. Запрет на образование сингулятивных форм должен вытекать, таким образом, из формально-грамматических (морфонологических или акцентуационных) системных требований. Проблема, однако, заключается в том, что таких формальных требований в природе не существует, по крайней мере для славянских языков и, в частности, для русского. Так чем же в действительности обусловлена «невозможность построить соответствующие формы»: формально, как следует, например, из концепции И. А. Мельчука, или семантически, как утверждает А. Вежбицкая? Однако прежде чем ставить этот вопрос, необходимо определить, существует ли вообще столь единодушно декларируемый системно обусловленный запрет на реализацию граммемы ед. ч. при т. наз. существительных pluralia tantum.
Предваряя дальнейший ход изложения, заметим, что в самом общем плане следует воздерживаться от попыток каждый случай парадигматической дефектности в конкретном языке объяснять семантическими причинами. Сопоставление языков сходного строя показывает ожидаемым образом, что аналогичные клетки парадигмы могут быть пустыми в одном языке и заполненными в другом. Примером пусть послужит личное возвратное местоимение, указывающее на кореферентность агенса, пациенса и адресата действия в предложении, обладающее формой N. Sg. в албанском и греческом языке (например, алб. I dhimset vetja. ‘Ему/ей жалко себя’), в то время как в славянских языках парадигма аналогичного местоимения очевидным образом дефектна по формальным причинам:
| Славянские языки | Албанский язык | Греческий язык | ||
|---|---|---|---|---|
| Старославянский | Русский | |||
| Падеж субъекта | vetja | ο εαυτός (μου) | ||
| Падеж прямого объекта | себе, сѧ | себя | veten | τον εαυτόν (μου) |
| Падеж адресата | себѣ, си | себе | vetes | του εαυτόυ (μου) |
Если вернуться к нашей главной теме, то межъязыковое сопоставление убедительно демонстрирует, в частности, что не всякий сложный или двусоставный предмет обозначается именем существительным pluralia tantum, как в близкородственных языках (рус. часы, но хронометр; серб. сат, часовник), так и в неблизкородственных. Особенно показательны немецкие соответствия классическим русским pluralia tantum, приведенным выше, а именно: Hose, Waage, Heugabel, Pforte, Rechen, Holzschlitten, Zange, Gestell, Glockenspiel, Beißzange, Panzer (Harnisch), Brettersteg, Pritsche, Schere, Scheide, Tragbahre, Brille, Geländer, Flachzange, Gerüst, Hängepritsche, Hosenträger, Strickrahmen, Reithose, Schlitten, Honigwabe, Rechenbrett, Zwinge, Uhr, Rosenkranz и Schach, т. е. все формы ед. ч. за исключением Fesseln и Gemäher. Оставим в стороне рассуждения на тему, толкует ли русский ножницы или сани более «расчлененно», чем немец или болгарин, имеющий в своем языке формы ед. ч. ножица, сан. Важно, что межъязыковое сопоставление указывает в направлении того, что «pluralia tantum в каждом языке условны и случайны» [Норман, Супрунчук 2000: 59, 60], вплоть до того, что эта категория может полностью отсутствовать в конкретном языке (как это имеет место в татарском)[5]. Но, может быть, системный запрет является в данном случае не универсальным, а индивидуальным для каждого отдельного языка?
4
Например: у некоторых прилагательных «краткие формы практически никогда не употребляются; ср., например,
5
«Интересно отметить, что в татарском языке отсутствуют