Как видно, дефиниция pluralia tantum как грамматических форм мн. ч. с собирательным значением и частично (в количественных конструкциях) собирательной синтактикой не стремится непротиворечивыми формулировками устранить аномальность данного класса слов, а наоборот, подчеркивает заложенное в нем противоречие между семантикой и формой: множественное число отнюдь не специализировано в славянских языках для выражения категории собирательности и не характеризуется обязательной синтаксической связью с собирательными числительными, в то время как стандартные субстантивные средства выражения этой категории в славянских языках по определению имеют форму единственного числа (рус. тряпьё, дубьё, офицерьё, листва, братва, волосня, ребятня, студенчество, молодежь и т. п.). Другое дело, что язык располагает механизмами для грамматической РЕИНТЕГРАЦИИ дефектной лексики в систему, т. е. механизмами устранения парадигматической дефектности: синтаксическими (они рассмотрены в рамках вопроса об иерархии согласования выше и не применяемы славянскими языками к существительным pluralia tantum) и морфологическими. Отметим полноты ради возможность устранить дефектность нерегулярными морфологическими средствами, например, таким как супплетивизм, но не будем задерживаться на явно неэкономных для больших массивов лексики способах. Более перспективно рассмотрение способов регулярных, таких как ПЛЮРАЛИЗАЦИЯ и СИНГУЛЯРИЗАЦИЯ.
В первом случае обратимся к данным лезгинского языка, где «Pluralia tantum are… a potential source for ‘double plurals’ (§6.3.6); if they are potentially countable, their plural form may be used as a singular, and a new plural suffix added; this appears to have happened in the Nakh-Daghestanian language Lezgian[10], where there are nouns like gurar ‘stairs’ and purar ‘saddle’, with the plural suffix ‑ar, but which now behave like normal count nouns and have the plurals gurar‑ar ‘staircases’ and purar‑ar ‘saddles’» [Corbett 2000: 176]. Механизмы данного типа не характерны для славянских языков, ни в одном из них невозможно образование секундарных плюральных форм от форм мн. ч. путем присоединения еще одной грамемы мн. ч. (нет ни типа *сани‑и, *ворота‑а, ни типа *сани‑и, *ворота‑и).
Во втором случае — при сингуляризации — формы мн. ч. pluralia tantum либо сосуществуют с исторически исходными, первичными формами ед. ч., либо являются источником для секундарных сингулятивов, образованных регулярным способом обратной деривации[11]. Именно это, вопреки широко распространенному мнению, и имеет место в славянских языках и, в частности, в русском. В славистике давно уже известно, что многие, если не большинство современных pluralia tantum в исторической перспективе суть дериваты регулярных форм ед. ч. праславянских существительных (прасл. *gǫslь, *grablja, *jaslь, *kolo, *tьlo, *vidla и мн. др.), но в литературе господствует своеобразный телеологический подход к истории конкретных славянских языков, якобы стремящихся в ходе многовекового развития оформить этот класс существительных именно как pluralia tantum, а не иначе, причем отклонения от такого однонаправленного развития приписываются лишь древнейшему, праславянскому состоянию или состояниям, хронологически близким к нему, например, старославянскому или древнесербскому (см. особенно [Дегтярев 1982: 68, 71])[12].
Известно и то, что рефлексы таких праславянских лексем в современных славянских языках совершено не обязательно оформлены как параллельные pluralia tantum (ср. словен. jaslo и рус. ясли; далее белорус. дрожджа и рус. дрожжи), но даже знание этих фактов не удерживает славистов от неверных обобщений, что для класса pluralia tantum свойственна «специфическая полисемия: определенное лексическое значение оказывается возможным только в форме мн. ч.» [Mečkovska 1982: 27]. Если же отвлечься от строго нормированных систем современных стандартных славянских языков в том виде, в котором они представлены в грамматиках, словарях и справочниках XX века, и обратиться к не кодифицированным современными лингвистами формам, то нетрудно обнаружить, например, что в конкретных славянских языках на всем протяжении их истории лексическое значение «название предмета, состоящего из двух или нескольких частей, а также содержащего две или более одинаковые части (сложный предмет)» (на основании которого и выделяется прототипическая группа pluralia tantum) могло и может выражаться лексемой в форме ед. ч., формально соотносимой с лексемой plurale tantum стандартного языка как регулярная форма ед. ч.
11
Правилам формирования секундарных сингулятивов в русском языке мы надеемся посвятить следующую статью настоящей серии, в которой помимо прочего будет рассмотрен вопрос о родовой принадлежности русских pluralia tantum.
12
«Наряду с обычным мн. ч.