Во всем этом великом для славянства деле не то важно, что посеянное первоучителями на Западе было довольно скоро попрано латинянами, а то, что до настоящего времени не только Чехия, на Вислех, не только Хорутания, Истрия и Далмация помнят проповедь на родном языке, но что сам папа 1000 лет спустя энцикликой выражает свою солидарность с первоучителями славянства, рассчитывая поддержать таковою свой авторитет в славянском мире, и как бы подновляет память о Кирилле и Мефодии. Только это совершено напрасно: дух Солунских братьев и без папского послания продолжает жить среди моравов и чехов. В их преданиях запечатлелся мощный и величавый образ Мефодия, защищающего храм Божий от горделивого и своевольного Святополка. Последний дерзнул въехать на коне в церковь, в среду молящегося народа. Ревностный служитель алтаря Господня, Мефодий заставил оскорбителя святыни удалиться, предвещая ему и его роду скорый конец за непрестанную гордость. Народ помнит также ключ Мефодку, узкий проход чрез горы в Чехию, и чтит образ Богородицы с окладом, данным знаменитою Людмилою, женою Борзивоя, окладом, выделанным из золота, снятого с языческих истуканов вслед за крещением княжеской чешской четы. Христианство на славянском языке дошло и до нынешних лужичан, которые хлопочут иметь священников-лютеран из своей среды для проповеди на родном языке. И в нашей Холмской епархии, на Вислех, остались следы древнего учения; наконец, сохранилось оно во всей чистоте среди миллионов русского славянства. И так будет всегда, ибо нет более живого способа общения с Богом, как молитва на своем языке.
Духовное движение славян в IX ст., от Лабы по Мышинской Сербии, в Лужах, Чехии, Моравии, в Ни-транском княжестве, в Паннонии, Болгарии и по р. Великой до Солуни на Эгейском море и от Любока и Ра-догоща на Варяжском море, должно было отразиться на востоке. Действительно, здесь в 860 году, одновременно с утверждением рода Пястов, в лице Семовита впервые слышится на Вислех христианская проповедь на понятном народу языке. Отсюда же, а также с юга, из Корсуни, христианское учение проникло внутрь нынешней России. Кирилл и Мефодий не понапрасну были в Хозарии, где им удалось не только поколебать язычество, веру в волхвов и в священные дубы, но и убедить кагана принять крещение. Там же они познакомились с руссами, там, наверное, встречали славян, из которых ближайшие, поляне, древляне и северяне, были данниками хозар. Учительское слово славянских первоучителей должно было двинуться вверх по Днепру и дойти до крайних пределов севера, до Роси и Киева, до словен, по пути учения апостола Андрея, предвещавшего Киеву быть великим городом и дошедшего до Ильменя. И вот, несколько спустя, здесь, на Волхове, совершаются величайшие по отношению к будущему события, кладется краеугольный камень грядущего величия всей Восточной Европы, а чрез нее всего славянства.
История основания Русского государства известна каждому, и потому мы остановимся на ней настолько, насколько это касается славянского мира. Его давнишние ожидания наконец сбылись; мысли Само и Моймира, откликнувшись на Ильмене, вдали от Запада, утвердились окончательно в Киеве. Летописец Нестор в повествовании о начале Русского государства основывается на народных сказаниях. Иных источников, кроме устных преданий, в то время в славянстве не могло и быть, так как письменность только что изобреталась. Но народная память нередко мешает эпохи, события, лиц и места. Весьма вероятно, что и в сказаниях, которыми пользовался Нестор, могли смешаться и даже слиться воедино факты разных эпох и мест; в них могло быть связано с ильменскими славянами то, что принесено из других стран, где также действовали славяне. На это наводит нас известие Видукинда, который передает, что бритты, желая водворить среди себя порядок, отправили послов к саксам с просьбою о помощи, причем бриттами было сказано почти то же, с чем обратились славяно-финны к варяго-руссам: мы отдаем нашу землю, которая велика и обильна, под ваше управление. Это случилось в 536 г., следовательно, задолго до основания Руси[173]. Сношение нидерландских славян с Англиею летописно можно проследить с VII ст. В то время весь южный берег Балтийского моря кишел славянскими мореходами и пиратами. Вагры, бодричи, лютичи и поморяне были такие же норманны, как свевы, готы и датчане. Остров Фе-мерна, Рана, Волынь были со времен Аттилы до XII ст. наиболее известные на севере приморские и торговые пункты, где славянское купечество славилось не только своим богатством, но и дальним плаванием и подчас разбоями. У них развилась своя собственная мифология, они имели свои торговые законы, к ним приезжали со всех стран, они ходили в Англию, Данию, Швецию, сносились со славянами по Волхову, а оттуда бесспорно проникали до Днепра к полянам, к древлянам, к волыня нам, к этим своим родичам, положившим некогда начало Волыну, Волину, Вольгощу, вольной льготе торговать и грабить по всему Варяжскому морю. Гельмольд говорит, что прибалтийские славяне преданы служению идолов, всегда буйны, беспокойны, ищут добычи в морском разбое, вечные враги датчан и саксов[174]. Вот эти-то витязи, эти северные славяне или люди, по-немецки норманны, вероятно и перенесли сказание о призвании саксов в Англию на Ильмень. К этим западным приморским славянам тесно примыкает племя русь, до того едва известное, которое, однако ж, окрестило все восточное славянство своим именем, подобно тому как Британия окрещена именем англов. Этот параллелизм фактов приводит к той мысли, что в походе англосаксов к бриттам принимали участие прибалтийские славяне, так сильно оперившиеся после готского погрома[175]. Что самые англы не что иное, как отдел англов на Днестре, угличей, унглов или углов, живших в углу около Черного моря и устьев Дуная и достигших Балтики с полчищами Воломира и Аттилы, в этом почти нет сомнения. Эти угличи с Днестра, давнишние мореходы по Русскому морю, двинувшись вниз по Лабе, дошли до ее устьев и расселились тут вместе с варнами, или вранами, и ваграми, по соседству, потом с саксами на Везере. Оттого и такое сочетание имен: вагры (по-санскритски — храбрость), враны, варны и город Варна на Черном море.