Одежду гунны носят полотняную, или они одеваются в меха, добытые на охоте; одежду не скидают до тех пор, пока она не обратится в лохмотья, говорит А. Марцеллин. Их головной убор состоит из шляпы с опущенными полями, а ноги завернуты в козий мех, притом до того толсто, что трудно ходить (обычай совершенно одинаковый с существующим у казанских чувашей (буртасы) и черемисов). С лошадью гунны составляют будто одно целое, будто приросли к ней. Эти лошади невзрачны. Они спят на шее животного, сидя на нем, они торгуют и совещаются, собираясь в общины. У них нет царя, а есть только предводитель, которому повинуются беспрекословно. Атакуя, гунны делятся на небольшие отряды и бросаются тогда на неприятеля со всех сторон с криком и гиком, с удивительною быстротою (совершенно подобно казачьей облаве). Во время рукопашного боя гунны ловко пользуются выгодною минутою, когда следует накинуть аркан и затянуть противника. Их дротики и стрелы окованы железом, а оконечности снабжены острою костью. Никто не занимается земледелием; их семейства помещаются в повозках, которые заменяют очаг в широком смысле. Гунны всегда действуют под первым впечатлением; оно их единственный закон. Таким-то образом описывает Аммиан Марцеллин[273] гуннов, переходя к аланам, братьям и соседям готов.
Это описание сделано как с разных народов, из которых иные живут и поныне так, как представлено Марцеллином. Тут видны кочевники, степняки, полесовщики; там проглядывают финны, тюрки, славяне и всякий сброд, живший отдельными общинами на неизвестном Востоке; и вся эта смесь охарактеризована в ужасном типе, вроде турецких башибузуков, хотя, без сомнения, не все же племена были похожи на этих разбойников. Повторяем, что в этом описании запечатлелся страх гуннского нашествия, под каковым впечатлением и обобщено многое из того, что имеет совершенно частный характер. Собственно, гунны были передовые конные воины Кипчакской орды поволжских тюрков. Двигаясь вперед, они увлекали с собой башкир, мадьяр, финнов, угров, славян, алан и разные другие племена под общим именем скифов и сармат, живших между Волгою, Доном и Днепром, и явились перед готами и греками, окрашиваясь, подобно отраженным в водопаде лучам солнца, разнообразными цветами клокотавших и бурливших в движении своем на Запад первобытных народов. Посмотрим теперь, что говорит другой писатель о гуннах — Иорнанд, живший в VI столетии. Он писал около 552 года, был родом гот и происходил от королевской фамилии, некогда царствовавшей на юго-востоке России. Его дед Перя служил нотариусом у Кондакса, предводителя алан, во всех войнах Аттилы, помогавшего последнему волею или неволею.
Этот Иорнанд, описывая несчастья готов при конце царствования Эрманарика, говорит следующее: гунны были народом наиболее диким из всех варварских народов. Произошли они следующим образом: Филимер, сын Гондарика великого, царя Готского, пятый по счету повелитель с тех пор, как готы переселились из Скандии к южным берегам Балтики, утвердившись в Скифии, не возлюбил колдунов под названием алиорумнов. Недоверие к ним заставило Филимера изгнать их из подвластной ему страны. Для сего он их преследовал с войсками и успел загнать в отдаленные края. Там нечистые духи в вечном странствовании по степям совокупились с ними, от сего родилось племя — раса, наиболее дикое из всех тогда известных.
Переводя изложенное на исторический язык и отделив от вымысла действительность, мы найдем следующее: около 230 года до Р.Х. Филимер, пятый царь готов, теснимый с востока, с Немана и Двины, двинулся вниз, в Скифию или Белосербию по Висле, и утвердился в Польше, Галиции и в Белорусском крае, покинув Литву и Прибалтийский край. Здесь готы не только покорили славян, но оказывали давление на их быт, нравы и веру. Итак, культуртрегерство-то вон еще откуда начинается! Понятно, что такие насильственные вторжения во внутреннюю жизнь славян должны были повести к возмущению. Подстрекаемая жрецами, масса восстала против притеснителей, и началась кровавая распря. Для подавления восстания Филимер должен был напрячь все свои силы. Он победил возмутившихся и, конечно, во всей широте воспользовался правом сильного для наказания виновных славян. Все, кто опасался мщения или кто не желал влачить жизнь на всей воле победителей, как жрецы, старшины и другие более виновные или более сильные духом люди, должны были удалиться в степь, за Оку, Волгу и Дон. Там они встретились с передовыми толпами тюркской расы и вступили с этими народами в общение. Между тем покорение славян готами продолжалось до Сейма и Десны, со всеми последствиями усвоенной победителями политики по отношению к побежденным: готы стесняли внутреннюю жизнь славян, а массы последних снова бежали в степи Востока. Так продолжалось дело до половины IV века, когда при Эрманарике покорены были наконец все славяне, а их боги и жрецы изгнаны. Тогда славяне-беглецы предшествующих эпох, кишевшие массами в задонских и заволжских степях, соединились с гуннами, обрушились на готов, чтобы отмстить вековой гнет, которому подвергалась оставленная ими родная страна. Так и появились те чудовища, о которых повествует Иорнанд, чудовища, до тех пор не успокаивавшиеся, пока готы не были изгнаны из пределов Руси. Аттила говорил, что он будет воевать дотоле, пока не настигнет и не уничтожит последнего гота. Во главе этого неудержимого потока стояли свободные гунны, а основную массу составляли славяне, направлявшие гуннов по известным им путям на общего врага. Что это было так, что гунны только дали свое имя освободительному движению славян, тому доказательством служит следующее: со смертью Аттилы царство его разрушается и самое имя гуннов исчезает, а на местах гуннского движения везде появляются славяне со своими правами, обычаями и верованиями. Гунны для славян, угнетенных готами, имели значение грозы и дождя. Славянство, задыхавшееся в готском плену, как в безводной пустыне, оживилось и всюду пустило свои ростки, а вся эта вредная мошкара, вся эта готская стрекоза, которая так незаконно прыгала по полям Западной России[274], нарушая спокойствие славянских муравейников, была уничтожена. Повествуя о том, какие народы или племена были покорены гуннами во время движения последних от Азовского моря к Днепру и кончая замечанием об аланах, что они также были увлечены гуннским потоком, Иорнанд говорит, что все эти народы бежали от гунн при одной только с ними встрече: так страшен был их наружный вид.