Здесь будет кстати сказать несколько слов об Аэции. Этот замечательный царедворец Западной Римской империи был родом из Доростола (Силистрии), скиф по происхождению, может быть, славянин, а то и гот, неизвестно, но только не римлянин. Достигнув в 424 г. известного положения в Риме и сделавшись необходимым советником при дворе, он нашел нужным для поддержания престола призвать к себе на помощь до 6 т. гуннов. Но в 430 г. обстоятельства изменяются, и Аэций бежит из Рима к Рую в Паннонию. Потом он оттуда возвращается с целою ордою гуннов, до 60 т., и с ними побеждает вестготов, франков и бургундов[294]. После этих событий гунны весьма хорошо познакомились с Западом, который изведали вдоль и поперек и о котором доставили Аттиле наилучшие сведения, как политические, так военные и этнографические. Здесь не без того, чтобы они не пересказали, где наткнулись на поселение своих родичей, которые, со своей стороны, должно быть, очень обрадовались, что могут опереться на силу, близкую им и полезную в будущем. Это также отчасти объясняет походы Аттилы в Северную Италию к венедам, которые в глубокой древности основали там ряд городов, между прочим Равенну[295]. Также понятно, почему Аттила устремился именно в Северо-Восточную Францию, к Орлеану, к Луаре. Там за это время в 440 г. успели утвердиться аланы со славянами под предводительством короля Самбиды, чему, как кажется, не препятствовал Аэций; по крайней мере он, знаменитый полководец, столько раз одержавший победу над вестготами, франками, сразившийся потом с Аттилою, благодушно посмотрел на такое водворение. Благодарность к гуннам, родство с этими аланами и союз с ними против бургундов, франков и — вот побудительные причины, разъясняющие несколько уступку, сделанную Аэцием чуждому для Рима народу, варварам[296].
Возвращаясь к рассказу Приска, мы замечаем его удивление, когда он въехал в столицу Аттилы. Он говорит про большое селение, где на возвышенном месте стоял лучший из дворцов. Все строение было возведено из бревен и досок, было, следовательно, деревянное. Он хвалит плотничную работу, говоря, что дворец был искусно вытесан и обнесен деревянною оградою, более для украшения, нежели для охраны. Там были и башни, была и резная архитектура, столь известная нам, русским. Другие строения были проще, но также в этом роде. Вблизи находилась баня, с подобным же устройством, как наши бани; по крайней мере, на то наводит упоминание о камнях (булыжник), которые привозили с берегов Савы.
При въезде Аттилы его встретила процессия из дев; все под покрывалами, они пели песни. Такие песни только у славян. У финнов они редки, нет мелодии, а у монгольского, угрского и тюркского племен их вовсе не имеется. При этом Приск говорит, что пелись скифские песни; какие уже это могли быть другие, как не славянские песни, которыми издавна, исторически с 580 г., славится славянский народ?[297] В то время как Аттила проезжал мимо дома своего любимца Онигисия (Анисия), его жена вышла и подала ему яства и питье, которые отведал Аттила с коня в знак особого благоволения и воздаяния великой чести жене своего любимца. И это опять славянский обычай — угощать дорогого гостя, притом не муж это делает, а жена, и именно в таком виде, как это случилось в присутствии Приска. Для дорогого гостя и поцелуй.