Сражение началось с центра, причем Аттила со своими гуннами легко опрокинул алан и без преследования накинулся на правый фланг, на вечных врагов — вестготов. При этом был убит в схватке король Теодорик. Мстителем за смерть отца явился Торисмунд: с высоты, на которой стоял с Аэцием, он ринулся во фланг и в тыл Аттиле на выручку своих вестготов. Тогда Аттила, атакованный с двух сторон, должен был отступить, тем более что уже настала темнота. Последнее обстоятельство, по всей вероятности, заранее входило в расчет Аттилы. Сразиться с врагами ему было необходимо для поддержания своего обаяния а между тем, зная свои предшествовавшие потери, он мог предвидеть сомнительный и даже неудачный исход битвы: в таком случае ему оставалась возможность прекратить бой, не как побежденному, а по причине ночной темноты. Только это и объясняет, почему он не начал сражение с утра. А чтобы удержаться на месте, для этого у него были прекрасные оборонительные средства, неизвестные противнику, — возовые градебы, столь знакомые славянам потом в гуситскую войну и их вождям: Жижке, Прокопам и Гискре. Это средство он, как опытный вождь, употребил с большим искусством, заградив повозками весь свой лагерь. После того было предано сожжению все ненужное: седла, сбруи и т. п.; всю ночь поддерживались говор, крики, музыка, военные упражнения, все готовилось на следующий день принять новый бой, ожесточенный, не на живот, а насмерть. Торисмунд пытался было напасть ночью на укрепленный лагерь Аттилы, но сам едва не погиб. Аэций также едва не лишился жизни и всю ночь продержал свое войско наготове. Урон с обеих сторон простирался до 162 т. человек, причем наибольший % пал на долю гуннов. Уверяют, что их легло до 100 т. ч., но едва ли в то время кто-либо сосчитал выбывших из строя. На следующее утро Аэций в надежде, что справится с Аттилою, атаковал его лагерь, но, получив чувствительный отпор, отступил. Полагая, что для своих честолюбивых дворцовых замыслов он достаточно ослабил Аттилу, и рассчитывая, что Аттила впоследствии еще может ему пригодиться, как бывало прежде, Аэций, не доверяя Торисмунду и вестготам, посоветовал им идти восвояси, где предстоит еще много дел по случаю смерти Теодорика. Так и случилось; Аэций же удалился в Рим, а Аттила беспрепятственно ушел к себе в Паннонию. Во всем этом сражении видна какая-то неопределенность. Из-за грозных рядов готовых к бою масс проглядывает недостаток согласия между союзниками, чувствуется недоброжелательство со стороны Аэция к вестготам и эксплуатация их Римом и римским полководцем; чувствуется близость остготов к вестготам и недоверие к первым Аттилы. Так, Аэций начало боя предоставил франкам, потом Торисмунду, между тем римские войска будто остаются в стороне, дерутся аланы и вестготы. У Аттилы также весь бой держится на гепидах и гуннах; остготы же как будто бездействуют, не помогают. Замечательны также в этом смысле следующие подробности: Аттила побежден, но держится ночью в своем укрепленном лагере. На этот лагерь нападают два раза, и оба раза с большим уроном неприятель отступает. Из главных начальников врагов Теодорик погибает, а Торисмунд и Аэций чуть не лишаются жизни. Следовательно, они находили нужным показать пример своим войскам, которые без них трусили, не шли вперед. А потом, после мнимой победы, Аттилу выпускают безнаказанно; готы сами уходят, а Аэций уезжает в Рим. Нам кажется, что или Аэций не победил, а Аттила ушел собирать новые силы, как вследствие предшествовавших потерь, так ввиду нового похода, или, что вернее, между Аттилою и Аэцием состоялось тайное соглашение, в силу чего и произошло такое странное отступление в три стороны. Ведь для Рима было довольно и того, что у вестготов со смертию Теодорика случились замешательство, что Аттила потерял много войска и что аланы усмирились-успокоились. Слава же всего этого осталась за Аэцием, который избавил Галлию от дальнейшего нашествия. Но если Рим и Аэций могли сказать, что они достигли своего, то, с другой стороны, Аттила далеко не был удовлетворен. Он ясно видел, что хотя и спас вандалов и Гейзериха от вестготской мести, зато видел и вечное препятствие к объединению славян от Волги до Атлантики и Карфагена в Риме. Это препятствие необходимо было сокрушить; Рим с Августа, Трояна до Аэция много вредил луарским, ретующим, итальянским, богемским, иллурским и паннонским славянам[302]. Их истреблял Цезарь, резал и казнил Друз с Тиверием, их гнали на границе Богемии, на Дунае и за Карпатами, все это сохранялось в памяти славян, все это накоплялось, пока не вырос и не поспел человек с обширным умом, с такими же сведениями и опытностию, пока он не обнял весь восточный славянский мир и не разразился гневом на запад, на готов и римлян.