Объем и конкретные направления следственной деятельности Е. И. Пашкова в канцелярии Ивана Дмитриева-Мамонова установить не представилось возможным, поскольку, как уже не раз отмечалось, почти весь архив «майорских» канцелярий сгорел при пожаре Кремля 29 мая 1737 года. Из фрагментарно сохранившихся документов явствует, что в канцелярии Егор Иванович не выполнял единоличных следственных действий, а работал в составе коллегиального присутствия.
Например, подпись Егора Пашкова стоит на постановлениях канцелярии, которыми оформлялись относящиеся к ее ведению устные указания Петра I: от 3 июля 1718 года — о командировании в Сибирь асессора А. Г. Шамордина, от 11 марта 1721-го — о пытке бывшего сибирского губернатора М. П. Гагарина{646}.
Подписал Егор Иванович и постановление следственной канцелярии от 9 декабря 1723 года о повешении трупа бывшего томского коменданта Р. А. Траханиотова{647}. Кроме того, известно, что он не направлялся ни в какие дальние командировки по делам канцелярии.
Что бы там ни было, Петр I положительно оценил работу Егора Пашкова в качестве следователя. 1 января 1719 года Егор Иванович был произведен в капитаны{648}.
Щедрой оказалась государева награда Е. И. Пашкову за участие в следствии по делу Матвея Гагарина. Из конфискованного имущества повешенного князя Е. И. Пашков получил в Шацком уезде «село Благовещенское с деревнями», состоявшее из 121 двора и населенное 654 (!) крестьянскими «душами» только мужского пола{649}.
Три с небольшим года спустя император доверил гвардии капитану Е. И. Пашкову высокий государственный пост: 7 февраля 1722 года он был назначен первым прокурором Военной коллегии{650} — ведомства, управлявшего сухопутными войсками империи.
Учрежденная в январе 1722 года прокуратура тогда представляла собой исключительно орган надзора, не наделенный никакими уголовно-процессуальными полномочиями{651}. Тем самым основной задачей Егора Пашкова являлось установление соответствия актов, издававшихся Военной коллегией, нормам действовавшего законодательства. Сложность этой задачи заключалась не только в том, что Егор Иванович отнюдь не был знатоком практического законоведения, но и в том, что де-юре под надзором гвардии капитана оказался не кто иной, как президент Военной коллегии генерал-фельдмаршал, «полудержавный властелин» А. Д. Меншиков.
Поэтому не приходится удивляться, что на протяжении 1722–1725 годов Е. И. Пашков — в отличие от прокуроров почти всех остальных коллегий — не внес в Правительствующий сенат ни единого (!) протеста на какие-либо нормативные или распорядительные акты Военной коллегии. Подобную позицию Егора Ивановича понять, впрочем, несложно: решиться конфликтовать с всесильным в ту пору Александром Даниловичем мог разве что душевнобольной или крайне наивный человек, излишне обнадеженный туманной перспективой «государевой милости»[128]. Егор Иванович определенно не являлся ни тем ни другим.
Однако, оказавшись весьма пассивным представителем прокурорского надзора, Егор Пашков проявил себя в эти годы как бесспорно выдающийся следователь. Вернуться к следственной деятельности Егору Ивановичу довелось в связи с «делом фискалов».
Возбуждение дела произошло после того, как в руки Петра I попало обращение жителя Ярославля И. И. Сутягина, содержавшее многочисленные обвинения против ярославского провинциал-фискала С. Ф. Попцова. 20 марта 1722 года секретарь императора Алексей Макаров направил генерал-прокурору Сената П. И. Ягужинскому письмо, в котором передал высочайшее указание, чтобы обвинения, выдвинутые против провинциал-фискала, «изследовали в Сенате или особливо в вашей канторе»{652}.
Не имея никакого опыта ни судебной, ни следственной деятельности, Павел Ягужинский принял вполне резонное решение поручить расследование кому-либо из нижестоящих прокуроров, более сведущих в уголовном судопроизводстве. 22 июня 1722 года генерал-прокурор распорядился передать следствие по делу С. Ф. Попцова прокурору Военной коллегии Егору Пашкову. Первые строки распоряжения, адресованного «благородному господину прокурору», гласили: «Его императорское величество указал по челобитью ярославца посацкого человека Ивана Сутягина… взяв о том дела из Ярославского надворного суда, изследовать особо у прокурорских дел…»{653}
При этом не исключено, что ключевая фраза распоряжения — «изволте те дела взять к себе и по них следовать» — означала попытку Павла Ивановича вообще передать дело Саввы Попцова из генерал-прокуратуры в прокуратуру Военной коллегии. Впрочем, такая попытка (если она действительно имела место) не встретила понимания у главы государства.
128
Каковым оказался, например, глава одной из канцелярий «переписи душ», заслуженный ветеран Великой Северной войны полковник А. А. Мякинин, решившийся в 1724 году изобличить А. Д. Меншикова в утайке 2715 (!) крестьянских «душ». Общая сумма штрафов, наложенных в связи с этим на светлейшего князя, составила внушительную сумму в 34,5 тысячи рублей. В ответ разгневанный Александр Данилович добился предания ставшего к тому времени уже генерал-фискалом Алексея Мякинина военному суду по обвинению — несложно догадаться — в фальсификации материалов следствия. Несмотря на очевидную бездоказательность обвинения, в июне 1727 года суд приговорил Алексея Антоновича к расстрелу (!), замененному 19 декабря (уже после падения Александра Даниловича) ссылкой в Сибирь, в которой он пробыл свыше пяти лет.