— Macht nichts, — фатер повел рукой. — Ja, нас отправили в лагерь для военнопленных. Но туда надо было идти своими ногами. Несколько дней мы шли по морозу и спали в снегу.
Мутти встала и долила мужу в чашку горячей воды, потом соскоблила остатки жареной картошки ему в тарелку.
— Спасибо, Роза. Никогда не ел ничего вкуснее.
Он поймал жену за руку, привлек к себе и поцеловал. Карл и Генрих захихикали.
— А потом, Vater? — допытывался Генрих. — Вас кормили только водой и хлебом?
— Nein. Раз в день давали немного хлеба, немного жидкого супа.
Он наклонил тарелку и подцепил вилкой последние кусочки поджаристой картошки. Когда он закончил, мутти убрала тарелки со стола и наполнила раковину мыльной водой; глаза ее то и дело обращались к мужу, словно она хотела убедиться, что тот действительно здесь.
— И долго ты был в лагере? — взволнованно спросила Кристина.
Фатер вытер рот и откинулся назад, положив руки на спинку скамьи.
— Больше года, наверно. У нас не было возможности следить за временем. Я знаю, что приближается осень, но не знаю, какой сейчас месяц.
— Август, — подсказала Мария.
— И русские тебя отпустили? — продолжала Кристина.
— Дайте отцу отдохнуть, — велела мутти. — Довольно расспросов.
— Ничего, Роза, — проговорил отец. — Дети любознательны, — он сел прямо, взял в руки солонку и стал изучать ее, словно никогда раньше не видел. — Нет, русские меня не отпускали. Я сбежал.
Все в один голос ахнули. Мутти тяжело опустилась на табуретку, прижимая полотенце к груди.
— Расскажи, расскажи! — округлив глаза, стал канючить Генрих.
— Ach du Heber Gott![70] — чуть слышно пробормотала ома.
— Ты прорыл подкоп? — предположил Карл.
Генрих закрыл брату рот рукой.
— Nein, Dummkopf[71], — заявил он. — В России снега по самое горло.
Карл извивался и бубнил, стараясь вывернуться. Фатер поднял руку, чтобы утихомирить их, и допил свой чай. Он поставил пустую чашку на стол и потер лоб. Все умолкли и обратились в слух.
— Наверно, это было перед самым Рождеством, — начал отец. Он снова взял солонку и принялся крутить ее в пальцах. — Точно не знаю. Русские сказали кому-то в наших бараках, что нас перевозят. Неизвестно, зачем и куда. Сначала мы обрадовались, думали, нас отправят в лагерь получше. Через несколько дней нас погрузили в поезд, и мы надеялись, что чем дольше мы едем, тем ближе к дому окажемся. Я ехал в товарном вагоне дней пять.
— И ты выпрыгнул? — закричал Карл.
— Ш-ш-ш… — шикнул на него Генрих. — Не мешай!
— Через три дня, — продолжал отец, — поезд остановился в чистом поле, нам приказали вылезать и строиться в шеренгу прямо в снегу. К тому времени некоторые так ослабели, что не могли даже выползти из вагонов. — Фатер замолчал, высыпал немного соли себе на ладонь и лизнул ее. Сначала Кристина не поняла, зачем он это делает, но потом ей пришло в голову, что отец, должно быть, не ел соли несколько лет.
— А дальше что? — проявлял нетерпение Генрих.
— Мы вылезли из вагонов и построились, думая, что нас выпустили подышать свежим воздухом или умыться в снегу. Но охранники пошли вдоль строя и стали наугад стрелять пленных. Некоторые пытались убежать или запрыгнуть в вагон, но их тоже убивали. Я стоял не шевелясь. Через некоторое время нам приказали лезть назад в вагоны. А раненых так и оставили умирать вдоль путей в снегу.
Карл придвинулся ближе к отцу и положил голову на его руку. Фатер обнял сына и взял его руки в свою, глядя на маленькие бледные пальчики, лежавшие в его большой заскорузлой ладони.
— А как же ты убежал? — поинтересовался Генрих.
Фатер поцеловал Карла в маковку и взглянул на мутти, которая так и сидела на табуретке, складывая и разворачивая полотенце на коленях, и упорно не поднимала глаз.
— Во второй раз поезд затормозил в лесу. И я уже знал, что сейчас произойдет. Я не собирался умирать, поэтому решил: когда нам велят выходить, я нырну под поезд и убегу в лес. Мой товарищ тоже хотел сбежать. Поезд остановился, дверь откатилась, мы спрыгнули, скользнули под вагон и дали деру. В спину нам стреляли, но мы мчались не останавливаясь. Сзади доносилось много выстрелов — видимо, остальных пленных расстреляли. Некоторые были совсем мальчишками, — он остановился, тяжело вздохнул и продолжил: — Мы бежали, пока не услышали далеко позади паровозный гудок. Когда стук удаляющегося поезда стих, мы рухнули в подлеске на землю, чтобы отдышаться. Надо было дождаться рассвета и определить, куда двигаться.