Если я думаю: «Человека от животного отличает именно способность мыслить понятиями», – это мысль.
Если я «думаю»: «Ах ты...» – и в ярости стучу кулаком по столу, это не мысль. Это – выражение моего неопределенного, невыразимого словом чувства. Крик души, но не голос ума.
Всюду в моей книге я обхожу такие «крики души» молчанием.
Пожалуй, добавлю еще одно довольно любопытное наблюдение.
Лет двадцать назад по всей нашей стране давал свои «сеансы» интересный «угадчик мыслей» Вольф Мессинг. Сеансы заключались в том, что присутствующие, втайне от Мессинга, придумывали для него часто довольно сложные «задания». Появлялся Мессинг. Взяв за руку одного из публики, знающего, что именно содержится в задании, он требовал, чтобы тот, не произнося ни слова, думал, что надо сделать. И, после некоторых усилий, выполнял задание – подходил к нужному человеку, доставал у него из портмоне нужное число монет заранее условленного достоинства, разыскивал в зале какой-либо спрятанный предмет, брал у кого-либо книгу и указывал на слова, которые были заранее выбраны с разных страниц, и тому подобное.
В разговоре со мной любопытный человек этот решительно утверждал, что для него совершенно безразлична национальность и язык того, от кого он узнает чистые МЫСЛИ, составляющие задание. Если бы он был прав, мои соображения о мышлении и языке, разумеется, были бы уничтожены на корню.
Но вот что случилось на нескольких таких «представлениях» Мессинга. Два первых случая я наблюдал сам, о третьем мне рассказал писатель М. Л. Слонимский.
Было придумано «задание», выполняя которое Мессингу надо было раскрыть женскую сумочку, застегнутую замком-молнией, вынуть оттуда кошелечек, тоже снабженный молнией, и уже дальше действовать с монетами.
Угадыватель мыслей очень долго не мог выполнить требований, не понимая, что думает актриса, руку которой он держал. А потом, стараясь объяснить свои трудности, сердито сказал: "Как я мог сообразить, в чем дело, когда она все время думала про гром и молнию..."
Актриса думала вовсе не про «гром и молнию», а про молнию-замок. И когда Мессингу это объяснили, он раздраженно пожал плечами. "Откуда я знал, что это тут так называется?"
Австрийский немец по языку, он не подозревал, что такой запор по-русски зовется молния; по-немецки это Reibverschluß, то есть что-то вроде: «ползучий запор».
Совершенно ясно – он воспринимал не образ, а слово, и раз слово было ему неизвестно, расшифровать его не мог.
В другом случае Вольфу Мессингу было задано набрать из карточной колоды несколько строго определенных карт: десятку, валета и пр., и т. п. Было сказано (между теми, кто это задание составлял), что число очков на этих нескольких картах должно в сумме составить «21», как в игре в «двадцать одно».
Исполнитель очень быстро, без всякого труда выбрал нужные карты и заметался. «Я должен что-то еще сделать, а что – не могу понять!» – приходил он в отчаяние. Ему указали, что задание выполнено. «Нет, нет! – протестовал он. – Я ясно ощущаю: он думает почему-то еще и о цифре двадцать один...»
Игра в «двадцать одно» распространена далеко не везде в мире. Числовое значение карт с рисунками (дама, валет, король) не везде одинаково. Мессинг «слышал» карты, названные словами, но не знал, сколько каждая «стоит», и потому претерпевал неудачу. А его «руководителю» в голову не приходило подумать: «Валет ценится так-то или дама – так-то». И воспринятое угадчиком слово«двадцать одно», название числа, повисло в воздухе.
Если бы дело было не в словах, такого недоразумения не могло бы получиться.
Наконец – третье. Однажды Мессинг также не смог выполнить задачу только по той причине, что человек – передатчик мысли, требуя, чтобы он вынул из сумочки определенный предмет, называл в уме этот предмет не «перчаткой», а «варежкой». Слово «варежка» иностранцу Мессингу оказалось неизвестным, и стало совершенно очевидно, что он оперирует именно «словами»: ведь образтакой перчатки безусловно был бы им воспринят без всякого труда.
По-моему, все три случая великолепно работают на пользу той теории, которую я защищаю на всех предыдущих страницах этой книги.
Глава 2. CКАЗКИ И БЫЛИ
ДРЕВНИЕ ЯЗЫКОВЕДЫ
Каждый, кто бы ни задумался над человеческой способностью говорить, немедленно задает себе вопрос: «Откуда и как получили люди эту удивительную способность? Как они научились языку?»
Вопрос этот только внешне выглядит простым и безобидным. Не преувеличивая, можно сказать: три четверти толстых томов, написанных в течение сотен лет по языкознанию, посвящены решению этой труднейшей загадки.
Правда, простодушные люди никогда не были склонны долго ломать над нею головы. Почему именно человеку на долю выпало такое счастье? Почему ни коровы, ни кошки, ни орлы, ни львы, ни муравьи, ни лягушки не говорят нигде, кроме как в сказках? "Да очень понятно, – пожимали плечами эти люди, – человек – существо разумное; вот он и придумал язык для своего удобства... Худо же без языка!"
Номы-то с вами теперь знаем: скорее, наоборот! Не потому человек придумал себе язык, что он обладал разумом. Потому он и и смог стать по-настоящему разумным, мыслящим существом, что овладел способностью речи! Без языка у него не могло быть подлинного, человеческого разума. Задача оказывается далеко не простой. И много тысячелетий люди тщетно ломали головы, стараясь ее разрешить.
В глубокой древности все, что человек не мог в мире объяснить простыми причинами, он относил за счет таинственных и могущественных сил – богов.
Спрашивается: почему гремит гром и бьет из тучи в тучу молния? Очень просто: это боги воюют между собою, там, за облаками.
Неведомо, почему море половину суток приливает к земле, а половину уходит от нее вдаль? Должно быть, воду гоняет морское божество.
Никто не знает, откуда взялся мир со всем, что его наполняет. Очевидно, его сотворили всемогущие боги.
А если могущество богов столь велико, что они могли создать самого человека, так уже, конечно, им было легко снабдить его языком. Либо они так уж и породили его говорящим, либо же потом, по своей божеской воле, подарили ему язык, научили говорить... Как же именно это случилось?
У разных народов существовали различные мифы по этому поводу. В евангелии говорится примерно вот что: "В начале всего было слово8. Это слово было обращено к богу. Оно само и было богом. Все было заключено в этом слове, и помимо него ничто в мире не могло появиться..."
Трудно как следует уразуметь, что´ имел в виду составитель этого красивого, но туманного рассказа. Получается, что «слово» (а значит, и язык!) существовало на свете раньше, чем появился тот, кто может говорить, – человек. Не он, следовательно, создавал разные слова, а, напротив того, его самого создало таинственное божественное «слово»: оно породило и человека и весь мир. Слово, которое никем не сказано и тем не менее существует! Слово, которое звучит в совершенно пустом пространстве и из которого возникает мир! Надо признать, что от такого «объяснения» ум заходит за разум.
Совершенно иначе говорили об этом библейские древнееврейские мифы.
Бог, можно прочитать в библии, сотворил весь мир из ничего ровно в шесть дней. Но сделал он это не сразу.
Он начал с того, что сказал: «Да будет свет!» И стало светло.
8. Философы и религиозные люди по-разному толковали значение греческого термина «логос» (слово), употребленного автором евангелия. Они придавали ему много различных туманных значений – «откровения», «основной сущности всего мира», «образа божьего» и т. п. Но надо полагать, что сам евангелист писал и думал именно о «слове»; потому-то он и изобразил его и исходящим от бога и обращенным к богу. Несомненно, так же, попросту, понимали затем это место евангелия бесчисленные его читатели.