Марксизм изучает два аспекта явлений. С одной стороны, марксисты подходят к науке как к одному из проявлений человеческой деятельности, устанавливая, каким образом в условиях любого общественного строя научная деятельность зависит от меняющихся запросов, в конечном счете, от способа производства. Они показывают также, как наука в свою очередь воздействует на изменение способов производства, а следовательно, на изменение всего общества. С другой стороны, Маркс и Энгельс не ограничивались анализом изменений в обществе. В диалектике они видели науку об общих законах изменений не только в человеческом мышлении, но и во внешнем мире, который отражается в человеческом сознании. Иными словами, диалектика применима к вопросам «чистой» науки так же, как и к общественным связям науки[8].
Внешний мир, «который отражается в человеческом сознании», – в этом все дело. Логика инверсии, очевидно, требует, чтобы это отражение было не просто точной транспозицией внешнего мира. Для диалектического материализма необходимо, чтобы Ding an sich – вещь или явление сами по себе – достигали уровня сознания неизменными и неприуменьшенными, не утратив ни одного из своих свойств. Внешний мир во всей полноте и целостности своих структур и движений должен быть буквально представлен сознанию[9].
Несомненно, в противовес этой концепции можно было бы привести некоторые из собственных работ Маркса. При всем том она остается необходимой для логической связности диалектического материализма, что очень хорошо поняли впоследствии марксисты, если не сами Маркс и Энгельс. Не будем забывать, кроме того, что диалектический материализм является относительно поздней пристройкой к уже возведенному Марксом социально-экономическому зданию. Пристройкой, которая должна была превратить исторический материализм в «науку», основанную на законах самой природы.
Упор на «идеальное зеркало» объясняет упрямое отрицание диалектическими материалистами всех видов критической эпистемологии, осуждаемой как «идеалистическая», или «кантианская». Разумеется, такая позиция в какой-то мере оправдана со стороны людей, живших в XIX веке, современных свидетелей первого великого научного переворота. Тогда вполне могло казаться, что благодаря науке человек находится на пути к прямому господству над природой, присвоению самой ее субстанции. Никто не сомневался, например, что гравитация – один из законов природы, изученный досконально.
Как известно, лишь благодаря возвращению к истокам – истокам самого знания – была подготовлена почва для второй эпохи науки, которая пришлась на ХХ век. К концу XIX столетия вновь становится очевидным, что критическая эпистемология абсолютно необходима; более того, от нее зависит объективность знания. Отныне она представляет интерес не только для философов, но и для ученых, которые стремятся включить ее в саму ткань своих теоретических построений. Только в таких обстоятельствах могла возникнуть теория относительности и квантовая механика.
Достижения нейрофизиологии и экспериментальной психологии в настоящее время начинают раскрывать по меньшей мере некоторые аспекты функционирования нервной системы. В частности, установлено, что информация, которую центральная нервная система предоставляет сознанию, закодирована, транспонирована, оформлена в рамках предсуществующих норм: другими словами, она ассимилирована, а не просто восстановлена. Сегодня мы понимаем, что иначе не может и не должно быть.
Посему тезис о чистом отражении, об идеальном зеркале, которое даже не переворачивает изображение, должен казаться нам еще менее состоятельным, нежели нашим дедушкам и бабушкам. Впрочем, проницательному взгляду едва ли требовались открытия ХХ века, чтобы увидеть всю ту путаницу и абсурд, к которым неизбежно вела эта идея. Дабы наставить бедного Дюринга на путь истинный, Энгельс приводит множество примеров диалектического толкования природных явлений. В частности, «третий закон» он иллюстрирует следующим образом:
8
Friedrich Engels,
9
Анри Лефевр (