Спустя два дня жители Москвы смогли увидеть похоронную процессию, которая, не спеша, двигалась под практически проливным дождем. Хорошо хоть, что все ключевые дороги Москвы смогли покрыть брусчаткой, а то бы и без того неприятная процедура прощания превратилась в натуральный ужас. Мало радости и удобства — идти по колено в раскисшей земле.
Впрочем, несмотря на достаточно качественную дорогу благообразность шествия спасло только личное участие Императора, который шел за гробом первым. Особенно после того, как проливной дождь обернулся настоящим ливнем с градом и порывистым ветром. Однако пока процессия шла последнюю пару верст до Донского кладбища, буйство стихии стремительно спадало. А после того как гроб пронесли через ворота — вообще все «мокрое дело» прекратилось, порывистый ветер быстро разорвал сплошную завесу туч и на землю стали пробиваться отдельные лучи, создавая несколько фантастическую картину.
— Добрая примета, — глядя на это, громко сказал мокрый до нитки Александр. Но сильно промокшие и продрогшие участники процессии не очень-то и обрадовались сказанному. Для них в тот момент важно было только одно — переодеться в сухую одежду и где-нибудь погреться. А еще лучше — чаю горячего выпить или глинтвейна. Не все были столь крепки духом, как их сюзерен.
Со дней грандиозного триумфа Императора в 1871–1872 годах, когда он смог разгромить извечных противников России с большой выгодой для Отечества, изменилось многое. А смерть Николая Ивановича стала чертой, которая обозначила этот не самый радужный этап в жизни России и Императора.
Часть 1
«Детские болезни» большой империи
Пустите доброго человека! Пустите доброго человека, а не то он выломает дверь!
Глава 1
5 марта 1878 года. Железнодорожный вокзал города Царицын
Федор Дмитриевич ехал в своем купе к месту службы после излечения в лечебно-оздоровительном центре в Абхазии. Три месяца ушло на то, чтобы зажила его рана и он полностью восстановился. Не так мало, но и не слишком быстро, но ему хватило и вылечиться и отдохнуть. Поэтому он ехал в часть в приподнятом настроении и особенно расцвел, когда в Царицыне к нему подсел его старый знакомец, которого он не видел много лет — со времен начала Азиатской кампании по завоеванию Средней Азии и Восточного Туркестана.
— Вижу, Федор Дмитриевич, вы в отменном настроении, — обратился к нему Андрей Иванович.
— Да как тут не удивляться. Сколько лет прошло с той нашей встречи?
— Уже почитай четыре года уже, — улыбнулся Андрей Иванович.
— Время летит неумолимо, — покачал головой с наигранным разочарованием Федор Лаврененко.
— И не оставляет без своего поощрения верных сынов Отечества, — улыбнулся Хрущев, кивнув на майорские погоны своего попутчика.
— Да, — махнул Федор Дмитриевич, — то пустое.
— Так-то оно так, однако, вам изрядно повезло. Я, как вы видите, все никак из ротмистров выбраться не могу.
— Аттестацию не получается пройти?
— Именно! — с экспрессией заявил ротмистр Хрущев. — Уже семь раз рапорт подавал, собирал все рекомендации, но при баллотировке заваливаюсь. Даже не знаю, что теперь делать. За выслугу только шевроны вешают, а толку с них немного.
— А что же вы так? Не готовитесь к аттестации как следует? Я вот перед каждой собирал все увольнительные и уходил в отпуск для подготовки, совершенно зарываясь в книгах.
— Признаюсь, я так не поступал, — с некоторым удивлением произнес Хрущев.
— Вы что же, как есть пытались пройти? По наитию?
— Федор Дмитриевич, помилуйте, я уже свыше десяти лет в армии! Куда мне бумажки штудировать да всякие глупости читать? Мне жизнь армейская знакома изнутри и очень добротно. Вот, посмотрите, — махнул Хрущев на свой «иконостас». Федор взглянул на два креста с мечами, три Георгиевские медали[1] и на некоторое время задумался. — Что? Впечатляет?
— Да, такие награды просто так не дают, — согласился с Андреем Ивановичем майор Лаврененко.
— Вот и я о том же, — с горестным сожалением махнул рукой Хрущев. — Не понимаю, просто не понимаю, почему из-за этой дурацкой аттестации я не могу получить майора.