Вскоре меня начали дразнить: врач, который не может выдержать вид больного пациента. Так бывает? Нет, не бывает. Я скрывалась от мира на факультете фотографии. За камерой никто не видит слез. Никто не замечает сердце фотографа, пока он не покажет свои снимки. Со своего места я могла видеть то, что упускали другие. Но было слишком рано говорить о том, что, по моему мнению, было правдой, – я промолчала и продолжила.
В своей книге «Все мы смертны. Что для нас дорого в самом конце и чем тут может помочь медицина» Атул Гаванде, американский хирург и писатель, говорит: «В медицинском институте я узнал многое, однако тому, что все мы смертны, нас не учили»[1].
В университете не говорят о смерти, о том, что такое умирать. О том, как позаботиться о человеке на завершающей стадии тяжелого и неизлечимого заболевания, речи не идет.
Преподаватели избегали моих вопросов, а некоторые даже говорили, что я должна заниматься какой-то специальностью, которая требует минимального контакта с пациентами или вообще никакого. Мне говорили, что я слишком чувствительна и не смогу ни о ком заботиться, не страдая так же сильно, как сами пациенты, или даже больше. Обучение, без сомнения, было самым тяжелым временем в моей жизни. В конце этого периода я выбрала гериатрию. Я думала, что, если буду заботиться о пожилых людях, возможно, столкнусь со смертью более физиологичным и естественным образом. Но понимание пришло только тогда, когда медсестра подарила мне книгу Элизабет Кюблер-Росс, швейцарского психиатра из США, «О смерти и умирании». В ней автор описывает переживания своих пациентов, которым угрожает конец жизни, и свое желание приблизиться к ним, чтобы помочь в их последние минуты жизни. Я проглотила книгу за одну ночь, а на следующий день та удушающая боль в груди утихла, понимаете? Мне удалось улыбнуться. Я пообещала себе: «Я узнаю, что можно сделать».
Затем начались смены в отделении неотложной помощи, но там у меня было больше свободы думать и действовать. На этом этапе было легче, ведь я уже понимала процесс болезни и чувствовала себя более спокойно, к тому же осознав, что пациенты быстрее поправляются, если уделять им внимание. Мне очень нравилось разговаривать с ними и узнавать об их жизнях вне болезней.
Мне нравится перебирать эти истории в поисках сокровищ.
И я их всегда нахожу.
Заботиться о тех, кто заботится
Еще задолго до того, как я искренне приняла свою судьбу, на протяжении всей медицинской карьеры я жила со смелой целью: ухаживать за умирающими. Мне нравится заботиться о тех, кто прекрасно понимает, что умирает. Страдания, которые нависают над этим этапом жизни человека, требуют особого внимания. Я посвятила бóльшую часть своей жизни изучению паллиативной помощи. Комплексный, многогранный уход, который медицина может предложить пациенту, страдающему серьезным неизлечимым заболеванием, грозящим смертью, стал центральным аспектом моей профессиональной деятельности. Я скажу даже больше: моя жизнь наполнилась смыслом, когда я обнаружила, что забота о себе не менее важна, чем забота о других.
Но, как и все медицинские работники, особенно врачи, долгое время я не обращала внимания на это ценное знание.
Кажется, стало социальной нормой говорить «у меня не было времени пообедать», «у меня не было времени поспать», «у меня не было времени уделить внимание своему телу, смеяться, плакать» – не было времени жить.
Посвящение себя работе как будто связано с общественным признанием, искаженным способом чувствовать себя важным и ценным. Все вокруг обязаны понимать, что мир может повернуться, только если вы толкаете. Три пейджера, два мобильных телефона, дежурства почти каждые выходные. У меня были финансовые трудности: нужно было помогать родителям и сестрам содержать дом. Так я и проработала пять лет не покладая рук ассистентом бригады онкологов.
В последний год, когда я уже получила признание за изучение паллиативной помощи, за мой дар сочувствия и обязательность, меня назначили ухаживать за многими пациентами на дому. Это были люди на очень поздней стадии рака, без эффективного лечения или контроля над болезнью им оказывали помощь дома.