— Солнце сверкнет в ответ на мечах богов — светлых асов и ванов!
— Проклятая старуха, — пробормотал Германарих.
Царь нахмурился, было от чего хмуриться — гунны, через Киммерийское море, Таврию и Перекоп, вышли готам в тыл. Германарих послал против них искусного и отважного вождя росомонов Тарма, но тот оказался — О, Один! — неблагодарным предателем, забывшим про верность клятвы своему повелителю. Сказывают, что Тарм стал одним из первых людей Баламбера. Пришлось срочно объявлять вайан[83] и поднимать восточные лагеря готов, стягивать с ближайших фюльков[84] воинов на защиту ставки. Грядет большая война. Гонцы разосланы по западным лагерям для сбора войска.
Великий Гот потер руки — возвращаются славные времена, — думал он. — Наконец-то настоящий противник. На готов давно никто не осмеливался нападать.
Вернулся Альберих, поставил на подлокотник трона кубок, наполнил его из гидрии[85] дорогим алым напитком. Алая струя напомнила телохранителю две короткие дороги, протянувшиеся в степи. Он посмотрел на Великого Аза. Германарих хмурился, думал о чем-то своем, не замечая телохранителя.
— Прекрасной и доброй была Карима, жена Тарма, — шепча, отступил Альберих. — Великий Гот, ты так и остался Кощеем. Росомоны лучшие союзники, которых мы имели. Теперь они все уйдут, вслед за Тармом.
Телохранитель передал служке гидрию и прислушался к пению прорицательницы.
— Солнце померкло, земля тонет в море, срываются с неба светлые звезды. Жар нестерпимый до неба доходит. — Вельва устало опустилась на корточки, сгребла в мешочек гадальные кости. Прошептала:
— Волк поражает Одина. Наступает Рагнарок. Гарм лает громко у Гнипахеллира, привязь не выдержит — вырвется жадный. — Прорицательница поднялась и направилась к трону Германариха.
— Что скажешь старуха? — царь с презрением посмотрел на гадалку.
— Правду. Ты в опасности. Готы в опасности. Наступают сумерки богов, — вынесла приговор вельва.
Германарих отпил из кубка, на подбородок упала алая капля. Потекла, оставляя красный след. Царь обтерся рукавом.
— Иди прочь.
— Наступают сумерки богов, — повторила вельва удаляясь.
Германарих допил вино.
В зал вошел Икмор. Он едва скрывал свое недовольство: вот уже год, изо дня в день он приходит в храм Германариха и поет эпиталамы[86].
Вечером, как обычно, во дворце пировали. Вино лилось рекой. Готы и приглашенные иноплеменники кричали здравницы столетнему царю, похвалялись боевыми подвигами и грядущими победами. Возливалось жертвенное вино к подножию Одина, Тора, Хеймдаля, Фрейру и другим богам-асам.
Раскрасневшийся, разгоряченный вином Германарих восторженно оглядывал зал. Сердце его наполняла гордость за своих боевых вождей, за непобедимый народ.
— Ха, кто сказал, что слава готов меркнет?! — пьяно воскликнул царь, взмахивая золотым ритоном[87], обливая пурпурные одежды пурпурным вином.
— Мы! — раздался крик рядом с троном.
— Смерть Кощею! — К Германариху рванулись двое убийц, выхватывая из-под плащей короткие мечи.
— Стража! — взревел царь, падая в кресло, выплескивая вино в лицо палача.
— Стража! — завизжал Великий Гот, выставляя перед собой руки и колени, поджимая ноги.
— Прими смерть за сестру нашу, — прошептал один из убийц, вонзая меч в бок Германариху.
— За прекрасную Кариму! — воскликнул второй, пронзая царю ногу.
— Стража! — визгливый крик перекрыл шум в зале.
Альберих метнул копье, пронзая грудь росомона. Второй убийца успел нанести царю еще несколько колотых ран, пока его неистово рубили мечами. Мертвые тела скатились с подножия трона, но их продолжали рубить и топтать поднявшиеся из-за столов пьяные готы. Стража, опустив копья, окружила трон. Обычно, во время пиров, они стояли с внешней стороны храмовых стен. На праздники возлияний допускались ближние люди, среди которых не должно быть заговорщиков-убийц.
Альберих склонился над вжавшимся в кресло, истекающим кровью Германарихом. В серых глазах царя застыл животный страх.
— Кто? — прохрипел Германарих.
— Братья Каримы — Сар и Амий, — ответил Альберих.
— Казнить.
— Они мертвы.
— Приведите скальда и вельву, — прошептал царь, закрывая глаза. Руки впились во влажный живот, нащупали пояс и кинжал.
— Напасть на меня! — Гнев застлал сознание. — Убейте их, — прохрипел царь.
— Они мертвы, — повторил Альберих громче.
— Вывесить на крепостной стене.