— Я видела её однажды в термах: бельё у неё было настолько рваным, что, будь у меня такое, я не решилась бы отдать его даже нищим! Помывшись, она тотчас поспешила домой. Нет чтобы покрыть кожу благовониями или сделать массаж. — Помпония даже разволновалась, вспоминая об этом.
— И если Руфо позволял ей сходить помыться в термах, то это уже было много! — добавил Сервилий. Насытившись, он лениво потянулся к фруктам.
— Её служанки всегда говорили, что она отличалась строгостью, тщательно проверяла счета и была очень предана мужу. Никто никогда не слышал от неё ни единой жалобы, ни малейшего недовольства чем-либо… Её единственной слабостью был сын. Она нежила его, баловала, защищала от гнева отца, которому хотелось видеть наследника более решительным и мужественным. А мальчик вырос безвольным тихоней — не думаю, что Руфо очень доволен им.
— И таким образом ты разнесла сейчас всю семью. Очень приятно беседовать с тобой, Помпония! Тебе известно всё и обо всех не меньше, чем моему Кастору!
— Не напоминай мне об этом мошеннике! — рассердился Сервилий. — За алебастровую вазу, которая якобы обладает чудодейственным свойством — заставляет всех женщин, которые изопьют из неё, влюбляться в её владельца, — один из моих рабов отдал ему все деньги, какие скопил, чтобы выкупить себя из рабства!
Аврелий расхохотался.
— Вот, значит, где оказалась моя ваза! — воскликнул он и подробно рассказал, как хитрый грек завладел ею.
Беседа, сопровождавшаяся звуками цитры, на которой играла музыкантша, перешла на проделки Кастора, и они немало позабавили гостей, решивших задержаться допоздна.
Они распечатали кувшин старого, десятилетней давности лабиканского вина, и возлияния продолжались ещё долго, чередуясь с игрой в кости.
Когда гости удалились, Аврелий знал абсолютно всё о предполагаемых изменах императрицы, казённых растратах Клавдия и последних приобретениях самого известного в городе публичного дома.
Уставший патриций удалился в свою комнату, отпустив разочарованную музыкантшу, которая надеялась, что её оставят на всю ночь и она сможет отдать своему сутенёру более тяжёлый кошелёк.
Аврелий вытянулся на кровати: он собрал уже немало сведений, но не представлял, что с ними делать, и теперь лежал, уставившись на фонарь в перистиле, ни о чём не думая.
Вошёл слуга, который принёс тунику из мягкого египетского льна, и положил её на кресло. Молодой патриций жестом отослал его: в отличие от других аристократов он любил сам готовиться ко сну и предпочитал обходиться без слуги, который должен был овевать его веером во время ночного сна.
Он не любил, чтобы посторонние люди находились рядом с ним в тот волшебный миг, когда отправляется в объятия Морфея. Но этим вечером он почему-то уснул сразу, думая о Марции, пытаясь представить, что чувствует эта женщина, которую даже никогда не видел.
VII
— Ave, Руфо.
— Ave, Аврелий. Добро пожаловать в мой дом.
Аврелий прошёл в просторный атриум, хорошо освещённый благодаря широкому прямоугольному отверстию в крыше дома[47].
Яркие, красные стены там и тут были покрыты простыми фресками с геометрическим рисунком. В углу на домашнем алтаре лежали недавние приношения.
Руфо сдержанным жестом пригласил гостя войти и усадил на триклиний, тоже очень просторный, но скромно убранный.
Дом Фурия Руфо оказался некоторой неожиданностью для Аврелия. Он представлял его себе на редкость неуютным, а в действительности его внутреннее убранство создавало впечатление спокойствия, разумного и благородного удобства.
В столовой гостя ожидала семья хозяина.
Руфо представил сначала сына, юношу лет восемнадцати, тщедушного сложения, с очень светлыми волосами, ниспадавшими на лоб.
— Мой сын Гай Фурий Руфо, а это, — продолжал он, указывая на высокого мужчину лет тридцати пяти с бегающими и злыми глазами, — мой зять Квинтилий.
Потом сенатор кивнул в сторону скромной худенькой девушки, которая робко ожидала своей очереди в глубине комнаты.
— Моя дочь Марция Фурилла.
Молодая женщина застенчиво улыбнулась, и Аврелий отметил, что, хотя она и стояла опустив голову, ссутулившись, на самом деле была намного выше отца. Однако Фурий всё равно словно возвышался над всеми.
Сервилий говорил, что Руфо уже под шестьдесят, но мало кто в это поверит, настолько крепким и сильным он выглядел.
47
Такое отверстие называлось комплувиум и было традиционным для частного дома в Древнем Риме. Среднюю часть атриума занимал имплувиум, куда из комплувиума собиралась дождевая вода.