Аврелий схватил Марцию за руки и, глядя на неё в упор, спросил:
— Ты когда-нибудь видела Коринну живой или мёртвой?
Она подняла на него взгляд — на её почти красивом бледном лице отражалось горделивое отчаяние — и сухо ответила:
— Никогда.
Потом, высвободившись, она не спеша удалилась величественной, царственной походкой.
X
— Ну, наконец-то ты явился, Кастор! Пора бы уже! — Грек только что возвратился домой. — Быстрее отправляйся в Субуру.
— В Субуру? Да я же только что оттуда! Я, можно сказать, теперь живу там. Как бы избавиться от этого омерзительного запаха сосисок! — пожаловался раб.
— Я только что узнал, что Клелия согласилась принять наследство сестры, так что она законная владелица всего её состояния, включая рабов.
— Но у Коринны не было рабов!
— Были — девочка с мышиной мордочкой. Она записана как её собственность. Её зовут Псека — «Крошка», очень подходящее имя. Отправляйся к Клелии и купи её для меня.
— Что?! — грек в недоумении вытаращил глаза.
— Ты не ослышался. Дашь ей пятьдесят ассов, не больше, это её цена. А не захочет продать, намекни, что у её любимого Энния могут случиться большие неприятности, если его арестуют как свидетеля или подозреваемого в убийстве. Короче, подёргай за самые тонкие сердечные струны или же обмани — сам реши, что лучше, но купи девочку.
— Хорошо, мой господин, уже иду, — печально вздохнул Кастор, но, направляясь к выходу проворчал: — Даже десяти омовений в термах не хватит, чтобы избавиться от этого гадкого запаха! — Произнёс тихо, но достаточно громко, чтобы хозяин услышал его.
— Да, Кастор, — окликнул Аврелий. — Не оставайся на ночь у той служанки. Сегодня ты мне можешь понадобиться. И как можно скорее приведи сюда девочку.
Кастор ушёл, недовольно ворча: «Обращается со мной как с рабом!»
Парис, встретивший секретаря на пороге, проводил его косым, недовольным взглядом. Ясно, что у Аврелия и сегодня утром не найдётся времени для счетов, ведь ему нужно подготовиться к званому ужину у Сервилия, и он должен выглядеть блистательно.
Поэтому вместо того, чтобы выслушивать управляющего, сенатор позволил себе длительное омовение, не стал мучить себя слишком сильным массажем Самсона, а доверился нежным рукам Нефер, очаровательной египетской рабыни, которую купил недавно за целых десять тысяч сестерциев.
Быстрые прикосновения её пальцев по всему телу убедили его, что он правильно потратил свои деньги. Не говоря уже об удивительной ловкости, одна лишь красота загадочных чёрных глаз этой дочери Нила стоила тех денег. Патриций расслабился, наслаждаясь каждым мгновением.
Потом он отдал себя в руки брадобрея, опрятного пожилого финикийца, который побрил его, используя какую-то смоляную кашицу собственного изобретения. Причёсаны брови, приведены в порядок ногти, волосы удалены даже из ноздрей, значит, настало время наконец выбрать подходящий наряд.
Молодой патриций тщательно следил за собой, желая всегда выглядеть как можно более изысканно, избегая в то же время комичной изнеженности, свойственной некоторым его знакомым.
Когда он решил в конце концов, что выглядит неотразимо, то вызвал паланкин, и могучие нубийцы быстрым шагом понесли его к дому Сервилия.
В богатом доме друга Аврелия его ожидал не обычный приём в узком кругу, а большой и пышный званый ужин.
В зале звучали кифары, а Помпония — грузная расплывчатая фигура в красно-серебристой тунике — переходила от одного гостя к другому, желая убедиться, что все чувствуют себя комфортно.
Десять музыкантов и искусный мим будут потом услаждать компанию, а в конце ужина ожидались знаменитые танцовщицы из Гадеса[56], которые исполнят свои непристойные танцы под стук кастаньет. Рабы постоянно подливали гостям лучшие вина.
Сервилий отвёл друга в сторону, надеясь услышать от него похвалу.
— Что скажешь, Аврелий? — спросил он, весьма довольный собой. — А какой нас ожидает ужин! Фламинго, журавли и даже страус — все будут поданы целиком, даже в собственных перьях, и поднесёт их целая команда голых амурчиков!
— Не хватает только запечённой зебры, завёрнутой в свою полосатую шкуру, — пошутил Аврелий.
— Какая прекрасная мысль! Устроим в следующий раз! — пообещал Сервилий, который всерьёз воспринял этот совет.
— Всё и в самом деле превосходно, друг мой, и гости либо известные, либо высокопоставленные: вижу того молодого поэта, который считается наилучшим, и даже Нарцисса — вольноотпущенника императора.