Лукреция издала невнятный звук, скорее напоминавший стон или рыдание, чем изъявление согласия.
— Какие будут приказания, господин? — почтительно спросил Аквила.
— Я надену мужскую тогу в день рождения, как только закончится поминальный ужин. Приготовь всё, что нужно, для церемонии на Капитолии, — решительно распорядился он и с гневом сорвал с шеи детскую подвеску.
— Тебе только шестнадцать лет, господин, — возразил Умбриций. — Было бы разумнее подождать, пока исполнится семнадцать…
— Зачем? Полководца Германика объявили совершеннолетним в пятнадцать лет.
— Господин, но Германии — член императорской семьи! — ужаснулся старший слуга.
— А я — Публий Аврелий Стаций, римский патриций[14] из семьи сенаторов и отец семейства! — отчеканил юноша и опустился на предназначенный для него стул с высокой спинкой в центре комнаты. — А теперь вернёмся к ограблению.
— Как, прямо теперь? Когда в доме такая тяжёлая утрата… — с сомнением произнёс секретарь, не решаясь нарушить условности.
— Постараюсь пережить её, — сухо ответил Аврелий, и никто не посмел ему перечить. — Расскажите, что произошло вчера ночью.
— Господин давно подозревал, что управляющий Диомед обманывает его, и недавно велел одному знатоку проверить все счета, — начал Аквила.
— И счета оказались в полнейшем порядке, насколько мне известно, — заметил Аврелий.
— И всё же… Речь идёт о пряжке! — вмешался Умбриций. — На днях господин сказал мне, что заметил пропажу золотой пряжки с изображением богини Авроры, той самой, которую Аквила нашёл в комнате Диомеда. Очевидно, управляющий хотел завладеть драгоценностями семьи Аврелиев, воруя их одно за другим.
— Пряжка? Выходит, вот эта? — Аврелий раскрыл ладонь и показал её, но так, чтобы не видно было, что на ней изображено.
— Не знаю, я никогда не видел её раньше, — неуверенно ответил Умбриций. — Она всегда лежала в сундуке, вместе с другими драгоценностями. Могу только передать тебе, что говорил господин, — неохотно добавил он.
— Пряжка со львом — не единственный ценный предмет, пропавший из дома, — возразил Аквила. — Недостаёт также двух ожерелий, нескольких тонких браслетов, золотых чаш для важных гостей, дорогого браслета с восьмиугольными пластинами, украшенного сапфирами, и нескольких греческих изделий.
— А рубиновая печать? — поинтересовался Аврелий.
— Она лежала рядом с Диомедом, когда мы нашли его без сознания. Несомненно, этот отъявленный вор собирался завладеть и ею, — решил Аквила.
— На самом деле всё, что говорит управляющий Диомед, сплошная ложь, господин, — продолжал Умбриций. — Он осмеливается утверждать, будто кто-то ударил его, когда совершенно ясно, что ему просто стало плохо как раз в тот момент, когда он намеревался опустошить сундук.
— А куда в таком случае делось украденное?
— У него, конечно, был сообщник в доме, он-то и спрятал вещи, — вмешался наставник Хрисипп.
Ни Аквила, ни Умбриций не добавили больше ни слова, но все тотчас посмотрели на юного Париса, покрасневшего как рак.
— Что говорит Диомед в своё оправдание?
— Никто ещё не спрашивал его, господин. Мы ждали, когда вернётся хозяин, чтобы он сам судил, согласно старинному праву отца семейства.
— Приведите его ко мне! — приказал юноша.
Вскоре управляющего приволокли в таблинум и бросили к ногам Аврелия.
Диомед сразу же заявил о своей невиновности.
— Я не крал твои драгоценности, господин! Твой отец слыл заядлым игроком и разорялся, делая долги. Наверное, он уступил некоторые из них какому-нибудь кредитору, как бывало уже не раз.
— Речь идёт не о браслете с сапфирами. Мне кажется, я заметил его несколько дней тому назад кое на ком, — возразил Аврелий, оборачиваясь с немым вопросом к красавице Лукреции.
— Я и в самом деле надевала браслет, когда мы ездили на праздник во Фронтоне[15], но отдала его твоему отцу, как только мы вернулись домой, — объяснила женщина, стараясь скрыть недовольство из-за того, что теперь вынуждена почтительно разговаривать с мальчиком, которого ещё вчера безнаказанно обижала.
— И с тех пор ты больше не видела его?
— Нет, у господина не было больше случая одалживать его мне.
— Даже для того, чтобы передать рабыне почистить его? Ты уверена?
— В этом доме не принято доверять служанкам драгоценности. Но скончавшийся господин… — с раздражением заговорила она.
Аврелий резко прервал её:
— В этом доме я — господин, Лукреция. Стоит запомнить это раз и навсегда, — посоветовал он подчёркнуто высокомерно, и она опустила голову, сдерживая готовый вырваться негодующий возглас.
14
В Древнем Риме — лицо, принадлежавшее к исконным римским родам, составлявшим правящий класс и державшим в своих руках общественные земли.