Придя в центр Геркуланума, Аврелий свернул в переулок, такой узкий, что балконы по обеим его сторонам едва ли не соприкасались. Он шёл не спеша, наслаждаясь прогулкой в тени портиков, без носильщиков, без рабов-глашатаев и клиентов, вечно подстерегающих его по пути, чтобы выпросить какую-нибудь подачку.
Скромный дом, несколько близких друзей, пара верных слуг — этого вполне достаточно для счастливой жизни, размышлял сенатор, вспоминая слова поэта Горация.
Здесь, в Геркулануме, например, всё выглядело проще и спокойнее, чем в Риме: пара красивых терм, небольшой рынок, море в двух шагах, простая еда, сердечные люди…
— А ну с дороги, козёл! — заорал в этот момент возчик, оттолкнув его в сторону.
Аврелий, помня совет Эпикура о том, что мудрый человек должен всегда оставаться невозмутимым, притворился, будто не заметил грубости. Вскоре он уже стучал в дверь Кризофора.
— Уходите, уходите, мы ничего не покупаем! — услышал он в ответ сердитый голос.
— Я ищу учителя…
— Нет его, позже будет!
За спиной патриция раздался смех:
— Ариадна явно не в духе, да?
Аврелий резко обернулся, и первое, что увидел, бесподобную копну тёмно-бронзовых волос.
Его восхищённый взгляд медленно обратился к груди, еле скрытой грубой одеждой, затем к шее, улыбающимся коралловым губам и к чудным, сияющим карим глазам.
— Ты с ней знакома? — спросил Аврелий, с трудом веря, что эта необыкновенная красавица может иметь что-то общее с язвительной ведьмой, которая только что ответила ему.
— О да. Это племянница Кризофора. А я — его ученица, Фемиста.
— Изучаешь философию? — удивился сенатор, поспешив взять у девушки кувшин с водой, которую она набрала в источнике.
— Да, это очень интересная наука, а учитель… Но вот и он сам…
В конце переулка появился дородный старик с длинной белой бородой. За ним следовал тощий мужчина, тоже с бородой, но маленькой и чёрной как смоль.
— Добро пожаловать, чужестранец, — встретил его Кризофор. — Вижу, ты уже познакомился с Фемистой. А это другой мой ученик — Ничо.
Вскоре все четверо расположились под низким навесом во дворе, где щебетало множество воробьёв и синиц, привлечённых кормушкой, полной семян.
— Меня зовут Публий… — заговорил сенатор.
— Достаточно, — прервал его философ. — Не в моих правилах судить о людях по их родословной.
— Я привёз тебе несколько рукописей, — сказал Аврелий, доставая свитки из капсы[73].
— Благодарю тебя! — воскликнул учитель, забирая папирусы. — Потом с большим удовольствием взгляну на них. Много лет назад, когда я мог посещать библиотеку на вилле, что на той стороне реки, я читал труды Колота, Метродора, Полистрата и многих других. Но теперь владелец виллы постоянно в отъезде, а управляющий ни за что не пускает туда… Жаль, я охотно показал бы их тебе. Но так или иначе, нам есть о чём поговорить. Мы приготовим тебе постель на ночь.
— Не беспокойтесь, у меня уже есть ночлег, — возразил Аврелий, не посчитав нужным признаваться, что гостит как раз на той самой вилле.
— Тогда поужинай с нами, — пригласил Кризофор, предлагая ему чашу с кисловатым и безвкусным вином, таким лёгким, что оно, скорее, походило на питьё для гладиаторов. Еда, увы, оказалась под стать вину: чечевичный суп с недоваренной пшеницей, пара луковиц в уксусе и на закуску очень твёрдая корка сыра.
Тем не менее Аврелий поел всё это с отличным аппетитом.
Скромный ужин скрасили лишь присутствие Фемисты да мудрые речи учителя, которые, к сожалению, часто прерывались педантичными рассуждениями Ничо.
Ариадна, сидевшая в конце стола, слушала разговоры, явно скучая, всякий раз долго и подозрительно изучала Аврелия, когда его взгляд задерживался на красавице ученице, что на самом деле происходило довольно часто.
— Многие люди возмущаются тем, что эпикурейские собрания открыты для женщин! — жаловался Кризофор.
— Мне кажется, это понятно, — заговорил Ничо, — наша доктрина предписывает остерегаться страстей… а женщины, известное дело, склонны поддаваться им.
— Не больше, чем мужчины, — возразил Аврелий.
— Нет, тут совсем другое дело! — заявил Ничо. — Женская душа стремится к накалу страстей и потому топит в нелепых толкованиях такую чисто телесную потребность, как соитие и рождение потомства.
— Чисто телесную? — с иронией переспросил Аврелий. — Ты хочешь сказать, что Троянская война началась из-за банального гимнастического упражнения?
— Почти, — подтвердил ученик. — Если бы мы и в самом деле сорвали с любви ложные покрывала, которыми она окутана, то избежали бы скорбных последствий: больше не стало бы никаких мучений, страданий, сражений, пылающих городов…