— Винить, — поправил Романов. — Нет, не буду. Ты говорила, он страшный человек. Это из-за Мафии, да?
Личико танцовщицы стало мрачным, и Алеше впервые пришло в голову, что она не так юна, как кажется. Наверное, ей больше лет, чем ему. Может быть, двадцать восемь или даже тридцать.
— Это очень опасные люди. — Она поежилась. — Ты тоже занимаешь опасное дело. Я не дура. Я слушала твой пианист. Он не пианист. И ты не певец. Не только певец.
— Не надо про это…
Теперь настал его черед закрыть ей рот поцелуем.
Ночная экскурсия
Обошлись без слов. Алеше поэт молча пожал руку, на его спутника мельком взглянул и ограничился кивком. Козловский ответил низким поклоном. Он нарочно оделся пообтрепанней, чтоб подчеркнуть сугубую незначительность своей персоны. Ничего объяснять не пришлось. Очевидно, штабс-ротмистр был прав относительно итальянских обыкновений.
Свидетелей у немой сцены не было. Ночной портье дремал в пустом фойе за стойкой и не поднял головы.
Д'Арборио был в черном плаще с пелериной, альпийская шляпа с перышком надвинута на самые глаза. Всё это делало его похожим на миниатюрного оперного Мефистофеля.
В глубине аллеи, на некотором расстоянии от подъезда, ждал «паккард» с темными стеклами — Алеша таких никогда не видывал. Из кустов на дорожку ступили двое мужчин в шляпах и строгих, чуть мешковатых костюмах.
Козловский и Романов переглянулись. Полицейские? Или люди Зоммера?
— Это крестники дона Трапано, — успокаивающе объяснил Д'Арборио.
Что за дон, было непонятно, а его крестники выглядели довольно зловеще, но Алеша чувствовал: вопросов лучше не задавать.
Поэт подал незнакомцам какой-то знак и добавил:
— Мы с вами сядем назад, ваш человек — вперед, к шоферу.
Так и сделали.
Но едва они расселись, люди в шляпах быстро подошли к автомобилю и тоже залезли внутрь, один вперед, другой назад. Пришлось подвинуться, причем Козловский оказался между водителем и первым «крестником», Алеша между Д'Арборио и вторым.
Не произнеся ни слова, новый сосед натянул на голову Романову черный мешок с отверстием для носа.
— Э, э! — запротестовал штабс-ротмистр, очевидно, подвергшийся такой же процедуре.
Д'Арборио положил Алеше руку на локоть.
— Прошу извинить, но таковы правила. К дону Трапано гостей с незавязанными глазами возят только в одном случае… Если не собираются отвозить обратно.
Фраза произвела должное впечатление. В автомобиле надолго воцарилась тишина, лишь шуршала земля под колесами, да сердито пофыркивал мотор.
— Ах, какая ночь, — мечтательно произнес Д'Арборио и продекламировал. — «Il paradiso mio apersi. Era una lima plena…»[30]
— Раз вы любуетесь красотами, делаю вывод, что вам мешок на голову не надели, — ворчливо заметил Алеша. Все-таки тревожно ехать вслепую невесть куда, непонятно к кому, да еще в сопровождении бандитов и полоумного декадента.
Чиркнула спичка, потянуло ароматом сигары.
— Я для дона Трапано не гость, а друг. Италия — единственная страна, в которой разбойники чтут поэзию…
Снова наступило молчание.
Будь что будет, подумал Алеша, откинул голову назад и уснул. Две ночи без сна — это чересчур даже для двадцати трех лет.
Пробудился он от толчка, когда «паккард» резко остановился.
— У нашего «руссобалта» тормоза помягче, — раздался голос Козловского.
Алеша не сразу сообразил, почему это глаза открыты, а ничего не видно. Потом вспомнил.
— Приехали. — Д'Арборио взял его под руку. — Осторожней, я вам помогу.
Вылезли из машины. Под ногами были каменные плиты. Пахло сыростью, какими-то цветами. Сад, что ли? Или лесная чаща?
— Вам не о чем беспокоиться, — сказал поэт, чувствуя, как напряжен локоть спутника. — Слово итальянца.
— Ой, не нравится мне такой эпиграф, — вздохнул князь, которого, судя по звукам, тоже извлекали из авто. — «Слово итальянца» звучит, как «дисциплинированность русского».
— Что сказал ваш помощник про Италию и дисциплину? — насторожился Д'Арборио.
— Восхищен тем, какая у вас, итальянцев, дисциплина.
Ответ понравился.
Впереди что-то скрипнуло. Кажется, створки ворот.
Еще шагов пятнадцать, и с Романова сдернули мешок.
Он огляделся.
Сад. Окружен стенами. Ворота уже успели закрыть. Около них двое громил в белых рубахах и жилетках, но при этом в шляпах. У каждого на сгибе локтя по дробовику.
Впереди за деревьями темнел большой дом невыразительной архитектуры.
— Мне начинает казаться, что мы ввязались в паршивую историю, — нервно прошептал Козловский. — Как бы и нас завтра не нашли с синими лицами… Мой сосед вытащил у меня наган. Вас тоже обшарили?
Нет, Алешу не обыскивали. Очевидно, не позволил статус — как-никак офицер, командир разведочной группы. Но от этого было не легче.
Только теперь Романов вспомнил, что «пипер» остался в прикроватной тумбочке. Спросонья Алеша про него просто забыл. Что за несчастная судьба у этого пистолета!
Поэтому ответом на вопрос штабс-ротмистра было неопределенное покашливание.
Д'Арборио позвонил в дверной колокольчик.
Открылось квадратное окошко, из него на гостей смотрели два черных глаза. Наклонившись, поэт что-то сказал. Дверь, недобро скрипнув, отворилась.
В логове мафии
Просторная комната, куда проводили поэта и его спутников, очевидно, исполняла роль приемной. Вдоль стен были расставлены массивные кожаные кресла, а на великолепном сверкающем столе красовался бронзовый чернильный прибор в виде кладбищенского надгробья и торчала целая шеренга телефонов. Несмотря на ночное время, секретарь тоже был на месте — неприметный человек, лица которого Романов не рассмотрел, потому что сей господин, ссутулившись, писал что-то в тетради и от своего занятия не оторвался. Не обращайте внимания, слегка махнул рукой Д'Арборио, этот субъект не имеет значения.
Сели. Осмотрелись. Разглядывать было особенно нечего. Из обстановки — пара канцелярских шкафов. На стене большое мраморное распятье и аляповатая картина с Мадонной.
Двое охранников, которые сопровождали русских от самого отеля, застыли по обе стороны от резной двери, вероятно, ведущей в кабинет к загадочному дону Трапано. Лица у «крестников» были смуглые, лишенные какого-либо выражения.
Минут пять спустя, когда Алеша начал ерзать, Д'Арборио тихо сказал:
— У дона Трапано временные неприятности с сицилийской полицией, поэтому он обосновался в итальянской Швейцарии.
Алеша кивнул, как будто неприятности с полицией были чем-то вполне естественным.
Судя по всему, нарушать молчание дозволялось только людям с положением. Когда штабс-ротмистр шепотом заметил: «Ну и рожи у этих крестников», поэт нахмурился и поднес палец к губам.
Прошло еще минут десять. Д'Арборио счел нужным пояснить:
— Хозяину доложили о нашем приезде. Дон Трапано сейчас выйдет. Один совет. Крестному отцу не задают вопросы. Спрашивает только он.
Время шло. Тикали настенные часы. Алеша почувствовал, что его снова клонит в сон. Спохватился, вскинул голову — поймал восхищенный взгляд Козловского. «Ну у вас и нервы», читалось в глазах князя.
Вдруг безо всякого сигнала, оба разбойника взялись за створки и открыли их.
Секретарь вскочил и низко поклонился.
Из дверей, шаркая домашними туфлями, вышел старик в бархатной курточке. Физиономия у него была бритая, благообразная, только черные глаза сверкали чересчур ярко, так что смотреть в них было как-то неуютно.
Д'Арборио и русские встали.
С почтительной улыбкой хозяин приблизился к поэту, пожал его руку обеими своими, поклонился и сказал что-то, вызвавшее у великого человека протестующий жест — мол, что вы, что вы, я недостоин таких славословий.