Потом оказалось, что на фоне наливки работать тяжело, и она, добравшись домой, рухнула в кровать, очнувшись только на рассвете.
Трешнев объявился в середине дня, когда она сидела по уши в служебных бумагах.
— Сообщаю в рамках данных обещаний по обновлению жизни. Только что звонил один мой студент… честно говоря, я и не очень-то помню такого… сегодня у него в «Квадриге» презентация книжки… попросил выступить… Я ему: «Но книжку-то вашу я даже не видел!» — а он мне: «Книжка никуда от вас не денется, ее как раз к презентации подвезут. Напишете рецензию, если понравится». Вообще-то я с большим удовольствием пишу рецензии на книжки, которые мне не понравились… Словом, очень он хочет, чтобы я сказал несколько слов о своем отношении к молодой литературе, к новому поколению писателей…» Тут мы начали спорить о значении и смысле слова «писатель», о том, кто и как может его употреблять… В конце концов сошлись на том, что о сути писательства на его презентации и поговорим… Я и те идеи, что вчера высказывал, разовью… Пусть знают…
— А потом, конечно, пьянка. Фуршет.
— Ну да.
— То есть опять напьешься…
— Да какое там напьешься! Видела ли ты меня пьяным?! Будет скромный междусобойчик. И все…
— Значит, устраиваешь прощание с фуршетами, — согласилась Ксения.
— Нет, я не могу взять на себя такое обязательство. Но Академия фуршетов нуждается в реформе… Вот кончится этот фуршетный сезон, и я, честное слово, сведу на нет свои фуршетные аппетиты. Посижу в тишине… Есть планы…
— Пока у тебя план — вновь напиться. — Ксения посмотрела на часы. — Нам-то можно туда пойти?
— Ты знаешь, президента этот Саша просил не приглашать. Какой-то был у него литературный конфликт с ним. Поэтому я и Волю не зову. Мы же все сложные люди. Страсти, столкновения…
— А мне? Инессе? Можно?
— А вы хотите? Не думаю, что там будет очень интересно… Впрочем, я Инессе уже звонил, и она тоже почему-то хочет пойти послушать мою болтологию…
— Ну вот и хорошо. «Квадрига» — это метро «Тверская»?
— Ну да. Встречаемся в девятнадцать часов у памятника Пушкину.
Какая хронометрическая точность у отца летчика.
Тanto i ven lo stes[1]
Девятнадцать ноль-три.
К ожидающей Трешнева Ксении подошла Инесса:
— Они все равно пришли! — В голосе Инессы было радостное возмущение.
— Кто «они»?
— Ученики! Мы их распустили на каникулы, но разрешили приходить в школу, если появятся какие-то вопросы. И вот они пришли. «Завтра день рождения Пушкина, День русского языка, давайте отпразднуем…» И вот сидела, ломала голову, что бы такое занимательное им устроить…
— Придумала?
— Само собой. Теперь могу отдохнуть.
— Тanto i ven lo stes, — раздался позади баритон Трешнева.
— Переведи, Андрон, — потребовала Инесса. — Это по-итальянски?
— Или по-венециански. «Они все равно придут». Когда был в Венеции, разговорился с одним гондольером. На катание по каналам ему меня раскрутить не удалось, зато я узнал эту замечательную фразу. «Тanto i ven lo stes». Так говорят между собой венецианцы о нас, туристах. И для фуршетчиков она очень подходит. Мы все равно придем!
— Но ты же давал мне слово!
— И мне давал, — подтвердила Инесса.
— Это будет очень хороший фуршет! Для меня назидательный и наставительный. Фуршет по случаю выхода книжки моего очередного ученика, обскакавшего своего учителя.
— Что же, у тебя ни одной книжечки нет?!
— Представь себе! Изошел болтовней. Хотя публикаций много. Самых разномастных. Даже стишки есть.
— Стихами ты нас, конечно, удивил! — проговорила Инесса.
— Вот я и хочу сегодня взъяриться, разгорячиться — и рвануть наконец на вольный литературный простор!
Свернули в переулок.
— Магазинчик симпатичный, — объяснял Трешнев. — В подворотне. А там маленькая железная дверь в стене. Ксения, ты здесь бывала?
— Стыдно сказать…
— Не переживай, — сказала Инесса. — Я тоже только однажды. Это они от нечего делать по магазинам болтаются, книгоноши…
Вошли в искомую длинную и полутемную подворотню, обходя заехавшие в нее два, один за другим, фургончика.
— Наверное, как раз презентуемое сочинение привезли… Этого, как бишь его… Боже, какой я старый! Сколько у меня учеников!
— Москва литературно-трущобная, — сказала Инесса, когда Трешнев открыл оцинкованную дверь с надписью масляной краской «Квадрига». Внутри было совершенно темно, и даже лестница просматривалась с трудом.
— Люди! — позвал Трешнев. — У вас здесь света нет!
В этот момент Ксении в лицо влетело резко пахучее облако, и она потеряла сознание…
Чернота чернющая. Вот уж действительно ни зги не видно.
Кстати, а что такое «зга»? Ведь помнила когда-то! Кажется, есть разные толкования слова…
Ксения пошарила вокруг себя.
Что-то вроде деревянного пола, а вокруг никого.
— Ни зги не видно! — громко сказала она в черноту. И повторила в безмолвие: — Ни зги не видно!
— Ксения, ты?! — раздался где-то рядом голос Инессы.
— Я! А где Андрей!
— Здесь Андрей! — отозвался Трешнев тоже откуда-то поблизости. — Если это мне не кажется, сползаемся на мой голос!
Сползлись успешно!
— Ребята, кто помнит, — проговорила Ксения, — что такое «зга»?
— Очень актуально сейчас! — сказал Трешнев.
— Конечно, актуально! — сказала Инесса. — Я тоже ни фига не вижу, но это хоть понятно… Мы нежданно-негаданно получили под нос хороший кукиш, то есть фигу, а от кого — не видим.
— А зга? Успокойся! Здесь никто этого не знает… Кажется, по-древнерусски так или похоже называлась тропинка. Будем живы, посмотрим у Фасмера.
— А мы живы? — спросил Трешнев.
— Смерть автора. Смерть критика. Смерть героев, — произнесла Ксения то, что вдруг пришло ей в голову.
— Смерть романа, Ксения, — оживился Трешнев.
— Смерть романов, — поправила Инесса. — Хотела я тебя, Трешнев, прикончить, но, как видно, и самой придется. В рамках сюжета «Ромео и Джульетта».
Вдруг вздернулась:
— Эй, комсомольцы! Неужели отдадим проклятым буржуинам наши вечно юные сердца задаром?!
— Батя, кажись, очнулись! — раздался откуда-то с недалеких вершин тяжелый молодой голос.
Наступила космическая тишина, в которой были слышны отзвуки каких-то переговоров по радиосвязи или мобильному.
— Живы?! — раздался сверху хрипловато-густой баритон, кажется намеренно или технически искаженный динамиком.
— Как видите, — ответил Трешнев.
— Да, ты парень с юмором, — отозвался баритон. — Чего мне на вас смотреть? На фуршетах ваших насмотрелся!
— А зачем сюда позвали?
— Сам пришел, любопытный! Но баб-то своих зачем привел?!
— Мы сами пришли! — сказала Инесса. — Взрослые, самостоятельные люди.
— Теперь выпутывайтесь!
— Зачем вам еще три трупа?
— Вы не трупы, а персонажи. А есть такие персонажи, которых обязательно надо убивать.
— Но нас в макулатуру не сдашь! Все-таки центр Москвы!
— А с чего вы взяли, что это центр Москвы?! Вас давно вывезли куда надо.
— Что-то мы не помним, чтобы нас везли куда-то!
— Везли!.. Если нам понадобится, мы не только вас, и Пушкина, и Есенина, и обоих Гоголей отсюда вывезем.
— И что же у вас останется?!
— Жизнь! Жизнь как нам нравится. Пир! Жратва самая такая! Женщины!.. Ну, конечно, кому надо — мужчины!
— Вы забыли про алкогольные напитки, — подал голос Трешнев.
— Все включено. В жратву! Мы живем настоящими ощущениями, не теми, которые вы пытаетесь извлечь из своих маленьких буковок…
— Какие-то вы не те книжки читаете! — в Ксении совсем не вовремя пробудился педагог.
— Мы их вообще не читаем! — Невидимый захохотал, правда, с некоторой натугой.