Решив передать дело, Николай планировал и встречу с Морским перекинуть на коллег. Пусть расспросят еще раз, все запротоколируют да отпускают восвояси. А тут, выходит, снова нужно общаться лично. И ведь наверняка как вчера — достойно и по-деловому — уже не выйдет. Зря Коля радовался, что вроде пообщались спокойно, сыграли завершающий почти мажорный аккорд в многолетней дружбе, и можно, чтобы снова не испортить память руганью, на этом всё завершить и больше не общаться. Но нет!
«Вы многое уже мне рассказали, но сейчас нужно задокументировать», — мысленно проговорил Коля, продумывая правильное начало разговора.
«Ты трус и предатель, — отвечал в мыслях Николая голос Морского. — При Вере просто не хотелось об этом говорить».
Подобным образом Морской в воображении Коли давно уже отвечал на любые мысленные попытки пообщаться. Даже когда Коля хотел помириться и прокручивал в голове возможное извинение. Хотя ведь извиняться по сути было не за что!
Год назад Галина Морская устраивала, как обычно, пятничные посиделки. Светлана поехала сразу после работы, чтобы помочь накрыть на стол, а Коля прибыл позже, причем даже не переодевшись после отвратительного ареста маньяка. Ладно бы, после чего нормального — а тут… Обычный мотальщик[10] из сада Шевченко, на которого милиция закрывала глаза уже полгода — не хватать же всех извращенцев без разбора, — перешел черту и стал убийцей. И заподозрили его лишь после третьей жертвы… Нашлись свидетели, Коля с ребятами гада задержал. Потом в мерзейшем настроении после такого дела все же поехал за женой в гости и чуть ли не с порога услышал от Морского каверзный вопрос: «Вот вы, прогрессивная общественность, охранники порядка, что думаете о критических статьях в адрес советского театра? И даже — плевать на остальных — что лично ты, Коля, считаешь? Надо бранить или пускай халтурят?» Горленко и сказал, как думал: «Критиковать — проще всего и, главное, бессмысленно, не по-товарищески и не по-советски. Особенно, когда речь о театре. Люди пошли в деятели культуры, а не в бандиты и убийцы, как многие после войны. Им хотя бы за это надо сказать спасибо, а не тыкать носом в успехи чужих постановок, особенно, если постановки эти были давным-давно, показывались только богачам и угнетателям народа». Коля действительно с некоторых пор стал думать о работе друга плохо. Пусть лучше бы Морской писал в газетах на другие темы, а в институте преподавал не критику, а… ну… историю театра, например. Раньше просто не было повода высказаться, а тут ведь попросили. «Но смысл искусства критики в том, чтобы, указывая на недостатки, искоренять их», — пролепетал кто-то из присутствующих. «Газеты и журналы — не искусство, а ответственная работа, призванная укреплять патриотизм и искоренять упаднические настроения!» — неожиданно для самого себя выпалил Коля услышанную недавно по радио мысль. И добавил для полноты картины фразу приглашенного оратора, выступавшего недавно на закрытом совещании в отделении: «Сейчас нельзя жить и работать, не ощущая гордости за успехи советского народа. Так может поступать только вредитель»… Да, не свои слова сказал, но мысль-то подходящая. И этой честной мыслью Коля, похоже, Морского и добил. Тот побледнел и перешел на «вы»: «Не может быть, что… Впрочем, да… Мне говорили, что от вас и надо ждать подобного. Трус и предатель! Я не ожидал…»
Все выяснилось позже, когда Светлана по дороге домой, всхлипывая, озвучила свое: «Честно, но ужасно». За мнение она, конечно, мужа не корила — у нас в конце концов свобода слова. Но вот за то, что не промолчал и не поддержал этим молчанием друга в трудный момент — ругала страшно. Оказалось, у Морского неприятности на работе: его снимают с должностей и песочат на собраниях, и разоблачение вредителей-критиканов, о котором говорят по радио, касается не только центральной прессы и тамошних деятелей, но и Харькова. Откуда Коля мог знать, что как раз сегодня Морскому устроили проволочку на работе? А знал бы, разве б на прямой вопрос стал другу врать? И, кстати, трое человек из тех, кто был тогда на вечере (всего их было шестеро), потом нашли Горленко и сказали спасибо, что не стал кривить душой, как они, поддерживая раздутое самомнение хозяина квартиры. С раздутостью самомнения они, конечно, перегнули — Морской действительно был умным и хорошим человеком, заслуживающим уважение своими знаниями… Просто запутался и забыл, что служить нужно, прежде всего, своей стране, а уж потом — искусству или еще чему-нибудь эдакому. А еще забыл, что друзья, если они настоящие, а не подхалимы какие-то, говорят правду, и обзывать их предателями по этому поводу — низко. Ну, в общем, вышла ссора, и бывшие друзья разошлись, как в небе журавли.