— Ты отклоняешься от темы, Бриджет, — сказал ее отчим.
— Я?
— Я имею в виду, — продолжал сэр Герберт, страдальчески глядя на жену, — что молодые люди в наше время слишком много ждут от жизни. Шампанское на каждом столе…
— Это совсем другое… — начала Бриджет, стоя у двери.
— Это лишь избавляет… — прервала ее мать.
— Однако, — продолжал сэр Герберт с видом человека, который остается любезным, несмотря ни на что, — если ты полагаешь, что в состоянии потратить тысячу фунтов на один вечер, моя дорогая…
— Но ведь это же не только деньги Донны, — возразила Бриджет. — Там еще и моя часть. Папочка оставил.
— Бриджет, дорогая, — заметила леди Каррадос, — завтрак.
— Прости, Донна, — сказала Бриджет. — Все в порядке. С этими словами она вышла из спальни.
Мисс Харрис тем временем размышляла над тем, не лучше ли и ей выйти отсюда, но так как никто, казалось, и не вспомнил о ее присутствии, то она сочла за благо и не напоминать об этом ни одним жестом. Между тем леди Каррадос говорила быстро и со странной смесью нервозности и решительности.
— Герберт, дело в том, что Пэдди предполагал, чтобы часть денег Бриджи была израсходована на ее выход в свет. Это вовсе не…
— Дорогая, — проговорил сэр Герберт с непередаваемыми нотками деликатного упрека и взглянул на мисс Харрис. — Ну конечно же! Решать только тебе и Бриджет. Это естественно. Я и помыслить не мог о том, чтобы вмешиваться. Я… ну разве что старый дурак, который не прочь оказать посильную помощь. Так что не обращай внимания.
От необходимости придумывать ответ на эту путаную речь леди Каррадос избавила вошедшая служанка.
— Мэм, здесь лорд Роберт Госпел, он желает знать…
— Ивлин, привет! — произнес из-за двери необыкновенно высокий голос. — Я уже здесь. Позволь мне войти.
— Банчи! — восторженно вскрикнула леди Каррадос. — Как это мило! Входи же!
И, прихрамывая, задыхаясь под тяжестью огромного букета желтых нарциссов, порог спальни переступил лорд Роберт Госпел.
В тот же день, когда лорд Роберт Госпел посетил леди Каррадос, сама леди Каррадос нанесла визит сэру Дэниелу Дэйвидсону в его врачебном кабинете на Харли-стрит. Разговаривала она с ним довольно долго и через полчаса уже с безнадежностью смотрела в его большие темные глаза.
— Я ужасно обеспокоена, и это естественно, как бы Бриджет не подумала, будто у меня что-то неладно, — сказала она.
— Но ведь у вас ничего особенно неладного и не происходит, — ответил Дэйвидсон, разводя длинными руками. — Ничего в том смысле, что у вас нет переутомления сердца, слабых легких или чего-либо в этом роде. Думаю, у вас нет и малокровия. Тест на кровь покажет, что все в порядке. Но! — он наклонился вперед и ткнул пальцем в ее сторону. — Но вы очень утомлены. Вы утомлены вся в целом. По существу, мне следовало бы порекомендовать вам санаторий и недели три безмятежного, растительного существования.
— У меня это не получится.
— А нельзя ли вашу дочь вывезти в свет на следующий год? Как насчет того, чтобы провести укороченный сезон?
— О, это невозможно! Правда, невозможно. Мой дядя сдал нам свой дом под бал, а Бриджет все распланировала. Ведь отложить все это будет не менее тяжело, чем выполнить. Я буду в полном порядке, только иногда я ощущаю себя медузой, а не разумным человеком. Качающаяся медуза. Я чувствую странные приступы головокружения. И не беспокоиться обо всем этом я попросту не в состоянии.
— Понимаю. Теперь с этим балом… Не слишком ли вы, как мне кажется, поглощены им?
— Я все передала своей секретарше и Димитрию. Надеюсь, там и вы будете — вам пошлют приглашение.
— Буду с удовольствием, но хочу, чтобы вас там не было.
— Но правда, это невозможно!
— Не беспокоит ли вас что-либо особенное? Последовала долгая пауза.
— Да, — сказала наконец леди Каррадос. — Но об этом я сказать не могу.
— А! Ну что ж, — сказал сэр Дэниел, вздернув плечи. — Les maladies suspendent nos vertus et nos vices.[4]
Она поднялась, и он тут же вскочил с места, точно перед членом королевской семьи.
— Рецепт составят тотчас и отошлют вам, — сказал он, глядя на нее сверху вниз. — И, если это возможно, я хотел бы еще раз вас посмотреть. Полагаю, вас мне лучше не посещать?
— Пожалуйста, не надо! Я приду сюда.
— C'est entendu.[5]
Леди Каррадос ушла, смутно сожалея о том, что сэр Дэниел чересчур уж красноречив, и страстно мечтая добраться до своей постели.
Ссутулившись, Агата Трои надвинула свою изящную новую шляпку на один глаз и направилась на выставку своих картин в Уилтширских галереях на Бонд-стрит. Ее всегда приводила в замешательство необходимость лично появляться на своих персональных выставках. Люди считали, что им следует ей что-то сказать о ее картинах, но что именно сказать, они никогда не знали, а она не знала, что им ответить. Она делалась замкнутой и застенчивой, и для интеллектуальных снобов эта ее несообразность была пороком. Как все художники, она была не в состоянии объяснить предмет своего творчества. Осторожные и гладко сформулированные оценки, которыми осыпали ее высоколобые критики, повергали Трой в состояние мучительной неловкости. В меньшей степени ее расстраивали общие слова обывательских любезностей, хотя и в этом случае она испытывала немалые трудности, пытаясь придумать подходящий ответ.