Вот сейчас, через несколько минут, рисовало воображение Гропиуса, в эту пустую комнату войдет человек с чулком на голове или в капюшоне, скрывающем лицо, как это показывают в фильмах. Он наберет полный шприц, воткнет ему в плечо — и все! Но произошло другое: Гропиус услышал голоса. О чем говорилось, он не смог разобрать, да ему в общем-то было все равно, какие последние слова он унесет с собой в вечную нирвану, в состояние абсолютного освобождения от всех земных страданий.
Сзади открылась дверь. К нему подошли двое мужчин, один слева, другой справа. Их появление было похоже, скорее, на неожиданную театральную сценку. Тот, что справа, оказался маленьким и полным, он был одет в идеально выглаженную одежду монсеньора[15] с лиловой перевязью на животе. Его покрасневшее лицо выдавало частые скачки высокого давления, он ухмылялся. Другой был совсем не похож на церковника, хотя его белый воротничок, выглядывавший из черного костюма, тоже явно говорил о принадлежности к сану священника. Он был молод и силен, у него были длинные черные волосы, как носили в 70-х.
На мгновение Гропиус снова обрел надежду, хотя одеяние обоих мужчин его несколько смутило. Оба возвышались над Гропиусом, скрестив руки на груди, и разглядывали его. В ушах у Гропиуса бешено отдавался пульс. Чего они ждут? Чего хотят от него? Гропиус решил помолчать. Гордость — это последнее, что у него осталось.
Две, а может быть, три бесконечные минуты они стояли рядом с ним в абсолютной тишине. Вдруг молодой внезапно исчез из поля зрения Гропиуса. Едва это произошло, как монсеньор повернулся к лежащему на скамейке шприцу. Широко раскрытыми глазами, не в состоянии закричать или молить о пощаде, Гропиус молча наблюдал, как этот толстый господин открыл пластиковую бутылочку и взял в руки шприц. Манера обращения с этими предметами доказывала то, что делал он это не первый раз. Набрав в шприц пять кубиков из пластиковой бутылочки, он повернул его острием вверх и выпустил короткую струйку, потом подошел к Гропиусу.
«Мой бог, — подумал он, — пять кубиков, этого хватит, чтобы убить слона». Гропиус задрожал всем телом, все в нем завибрировало. Он закрыл глаза, ожидая последнего укола, который покончит со всем. Но успел задуматься, сколько же времени пройдет до тех пор, пока он потеряет сознание.
Ожидание растянулось в бесконечности. Ему стало плохо, его тошнило. Кишки начали скручиваться, как будто он проглотил огромную живую змею. Тут он услышал голос, звучавший отвратительно высоко, как будто говорил кастрат, и когда Гропиус открыл глаза, то увидел перед собой красное лицо монсеньора, который спросил его по-немецки, но с иностранным акцентом:
— Где папка?
Папка? Папка! В мозгу Гропиуса носились бессвязные обрывки мыслей. Папка! Боже мой, о чем говорит этот толстобрюхий? В какой-то момент он запутался: кто же, он, Гропиус, или все-таки Шлезингер был главной фигурой этой загадочной игры. Внезапно его осенило, в голову пришла стратегия, которая, возможно, поможет ему спасти свою шкуру.
— Папка? — спросил он, не в силах сдерживать дрожь в голосе. — Вы же не думаете, что я ношу ее с собой.
— Естественно, нет! — ответил монсеньор. Решительный ответ профессора явно произвел впечатление. Чтобы еще более подчеркнуть серьезность своего вопроса, толстяк помахал шприцем перед носом Гропиуса: — Я хочу знать, где спрятана папка. Расскажите, и мы вас освободим! В противном случае… — И он язвительно ухмыльнулся.
Гропиусу стало ясно, что только папка, что бы в ней ни находилось, эта чертова папка, которая якобы у него, может спасти его от смерти. Они не посмеют его убить, пока не найдут ее. Его жизненная стойкость и желание жить, предательски покинувшие его недавно, снова вернулись к нему. Он даже попытался многозначительно улыбнуться, когда заявил:
— Уважаемый, кто бы вы ни были и какой бы маскарад тут ни устраивали, неужели вы рассчитываете на то, что я расскажу, где спрятана папка? Тогда моя жизнь уж точно не будет ничего стоить!
Монсеньор, казалось, разозлился.