— Что значит «поощрять», мама? — мягко поинтересовалась Лавиния.
— То и значит, — отрезала миссис Джонстон без всяких разъяснений.
— С ним, — продолжала Лавиния, — мы сможем посмотреть церковь Ла Мадонна делл‘Орто и все церкви на северной окраине.
— На какой день они у нас записаны? — с подозрением в голосе спросила миссис Джонстон.
— Ни на какой, — с неохотой призналась Лавиния — выходило, что статус церквей на северной окраине не очень высок. — Туристы часто пренебрегают Сант-Альвизе, а в справочнике сказано: это настоящая жемчужина и вполне заслуживает визита.
— Заслуживает или нет, мы с тобой не туристы, — заметила миссис Джонстон.
— И, — развивала мысль Лавиния, вдохновленная тем, что ее уловка удалась, — там много картин в духе Карпаччо,[24] они, как говорит мистер Аррантофф, отлично показывают, что метод a priori Рескина ошибочный, критика их недооценивает.
— Раз так, мне эти церкви точно не нужны, — заявила миссис Джонстон. — И вообще, кто этот мистер Аррантофф?
— Он очень современно мыслит, — пролепетала Лавиния.
— Тем вероятнее, что он заблуждается, — сделала вывод ее мать. — Рескин жил почти в одно время с Карпаччо, верно?
— Его современником он не был, — возразила Лавиния.
— Был или не был, а традициям наверняка следовал, — не растерялась миссис Джонстон. — Ты сама мне сколько раз говорила, что у нас почти нет других ориентиров, кроме традиций. Им следовал Рескин, следую я, последуешь и ты, если будешь благоразумной. Боюсь, правда, что благоразумие не самое сильное твое место, Лавиния. Мне надо с тобой кое о чем поговорить. Потом напомни.
— Давай поговорим сейчас.
— Я не хочу, чтобы меня слушал весь ресторан, — ответила ее мать, повышая голос — показать, сколь справедливы ее опасения. Несколько человек удивленно посмотрели на нее из-за соседних столиков. — Видишь, — самодовольно пояснила миссис Джонстон, — я была права. Нас могут слышать. Лучше поговорим в гондоле.
Они расстались. Миссис Джонстон пошла отдохнуть, Лавиния села с книгой. Первые четыре тома шедевра Ричардсона[25] не вызвали у нее ничего, кроме раздражения. Она сто раз задавала себе вопрос: если Кларисса действительно хотела уйти от Ловеласа, почему она этого не сделала? Она не была его узницей и все же осталась, стеная, жалуясь, падая в обморок, устраивая сцены, хотя могла выйти через парадную дверь в любое время суток. Но нет, она старалась умаслить этого наглеца, потакала его прихотям, надеясь, что ее чары в конце концов подействуют и он станет законопослушным гражданином. Сегодня Лавиния вдруг обнаружила, что воспринимает добровольное рабство Клариссы терпимее. В самом деле, а куда ей было идти, этой мисс Харлоу? Подвергнись она, Лавиния, таким унижениям, пройди через подобное, рвалась бы она домой, под родительский кров или нет? Особой любовью к животным миссис Джонстон не отличалась, но она наверняка не станет забивать упитанного тельца в честь возвращения блудной дочери. Никогда, моя дорогая Лавиния, любовно выговаривала она себе, не позволяй обстоятельствам взять над тобой верх. Она вздохнула, поняв, что до сих пор обстоятельства и не очень старались поставить ее в трудное положение. Вот и хорошо, что не старались, добавила она не без легкого отвращения. Как-нибудь обойдемся без ловеласов. Она поднесла ко рту чашку остывающего кофе и поверх ее края увидела Эмилио. Он приплыл задолго до назначенного времени и сидел на низком резном стульчике — такая роскошь бывает только в лучших гондолах, — сидел и читал газету. С минуту она наблюдала за его руками, вот они перевернули страницу, широко распахнули газету, сложили ее пополам. Значит, он умеет читать. Ей стало приятно, как бывает, когда в собственном ребенке обнаружишь достоинство, о котором и не подозреваешь. Почему он не откинется на подушки, ему будет удобнее — ведь это его гондола. Такие стоят семь тысяч лир, для бедняка сумма немалая. Хотя… люди, пускающие постояльцев, отдают им лучшие комнаты, а сами ютятся в дырах и закутках, так и он, наверное, считает, что занимать самое удобное место не должен. В ней проснулась любовь к ближнему, сентиментальная жажда творить добро, и тут гондольер сложил газету, поднял голову и увидел ее. Ей показалось, что лицо его озарилось дружелюбной улыбкой, он помахал ей шляпой и засуетился. Но она, чуть смешавшись, знаком дала ему понять, что еще не готова, и он снова уткнулся в газету. Лавиния опустила глаза в книгу, но прочитанное ускользало от нее, она не могла насладиться чужими мыслями. Эмилио тоже, если судить по его отрешенному виду, не получал приятной пищи для работы ума. Мысленно она прокрутила немую сцену, в которой только что приняла участие. Вот его лицо засветилось — он ее узнал. Что же оно выражало: подобострастие, нетерпение, вопрос, ожидание? Видно, он ждал от нее каких-то действий, был рад на них откликнуться. А она оставила его зов без внимания. Почему? Впрочем, что именно она могла сделать? Лавиния даже расстроилась: вот, упустила возможность, могла как-то намекнуть ему на свои чувства, но не намекнула. Ничего, может, еще исправлю ошибку, подумала она, пересаживаясь в кресло прямо напротив гондолы. Наградой ей была улыбка, и на сей раз она постаралась, чтобы и ее приветствие вышло теплым.
24
Витторе Карпаччо (1455–1526) — итальянский живописец, представитель венецианской школы раннего Возрождения.
25
Самюэль Ричардсон (1689–1761) — английский писатель, создатель европейского семейно-бытового романа, имеется в виду его роман «Кларисса».