– Хорошо. А зачем мне туда?
– Живет там одна старуха. Ровесница карты этой. Она оберегами промышляет. Кто в будущее заглядывается, она это видит. Делает оберег его, и тот человек к ней приходит. Понимаешь?
– Совершенно не понимаю.
– Да я веду к тому, что она изготовила твою куклу-то и трет тебе по три раза на дню то самое место, а ты и срамишься на всю Оградовку.
– Ничего себе оберег.
– Так она трет, ты срамишься, а того не знаешь, что она тебя так к себе вызывает.
Кириллыч задумался.
– А письмом бы ей чего не написать? Я, может, ответным письмом разъяснил бы ей все вопросы. Судя по карте, эта Рассветовка километрах в шестидесяти. У нас пока “сапсаны” не ходят, каждый день не набегаешься туда-обратно.
– Как сказал-то? Что не ходит?
– “Сапсаны”. Ну это поезда такие.
Председатель строго посмотрел на Кириллыча.
– Вася, поди к ней, умоляю тебя. Она все тебе расскажет. И про будущее с ней побалакаешь, и про излияния твои.
– Ну не знаю. Не особенно мне хочется идти. Это мне дня три пилить. Ночевать где-то надо.
– А! Карта-то ведь хорошая, не дура карта: смотри, тут места ночевок отмечены: вот домик лесника и шалаш пастуха.
– Подозрительная карта какая. Как будто специально, лишь бы я ушел.
– Ха-ха-ха, Вася. Скажешь тоже.
Председатель посерьезнел и положил руку на плечо Кириллычу:
– Надо идти, Вася. Надо. Раскрой ты эту тайну кошачьего наполнителя. Может, вернешься ты, и мы все гелями станем мыться.
Посерьезнел и Кириллыч. Такие, серьезные, сидели они минуты две и без тени улыбки курили. Если бы кто веселый заглянул сейчас к Кириллычу, не удержался бы и сел вместе с ними ─ подумать. Наконец Кириллыч сказал:
– Пойду я, Максим Егорыч, завтра пойду.
Председатель обнял его как сына, хотя и располагал лишь дочерью и не знал каково это – сына обнимать. На том и порешили.
–1982-
Как много народу пришло провожать Кириллыча.
Он уходил в пять утра, но некоторые еще и не спали, а другие нарочно поднялись. Особенно не спал почтальон Ефимов, работавший на две деревни. Сегодня он был выходной и всю ночь сильно пил, как делал и всегда перед выходным. Кириллычу никто не писал писем, и общались они с почтальоном нечасто, но Ефимов все равно стоял в толпе и выкрикивал:
– Вася! Если тебе там письмо понадобится или бандероль, ты напиши мне до востребования. Я мигом эту Оградовку брошу, не сомневайся. Кто они мне все тут? Адресаты! А ты – друг!
Слова звенели хорошие, но обесценивались тем, что Ефимов на прошлой неделе так же кричал призывнику Сережке, а до этого – председателю, когда тот ездил в отпуск. Поэтому Ефимова слушали с усмешкой-двумя.
Вдруг выяснилось, что фактических друзей у Кириллыча нет. Любили все, а дружил – один Ефимов, и то – на пьяных словах. Все говорили “ну, давай”, “задай им там” и “ты того…” А что это значило – расшифровывать никто и не собирался.
Всем Кириллыч пожал руки, а председатель, стоявший в конце очереди с дочерью, снова обнял его. Дочь еле заметно улыбнулась: ее отец обнимал лучше.
– Узнай там все, Вася, – сказал председатель, – вытряси из старухи.
– Постараюсь.
Через пять минут, когда Кириллыч отошел уже от Оградовки метров на пятьсот, он оглянулся. Земляки разошлись, и казалось, будто и не собирались, чтобы его проводить.
–0000-
До первого ночлега Кириллычу нужно было прошагать около тридцати километров. Он закинул на плечи рюкзак с провизией и сменой белья и ускорил шаг, надеясь одолеть большую половину еще до полудня, а потом устроить хороший привал, с обедом и куревом. Он редко уходил из Оградовки так далеко, как собирался сейчас, и ему было немного тоскливо. Что-то сладостно и мучительно скулило в груди. Он представлял, что делают без него в Оградовке, как стоит без него кровать дома, как гуляет по двору кот. Корову Жанну он еще вчера отвел фельдшеру Степанову.
Но хотя ему было грустно, по мере удаления от родной деревни, ему становилось все свободнее. Впереди ждало какое-никакое путешествие, день стоял теплый, в полях было полно васильков, пустельга высматривала полевку, слева блестела река, вдали виднелся перелесок, соединенный с расстоянием крохотный синий грузовичок ехал к Альбомовке, внизу, если наклонить голову, шли его ноги и Кириллыч неожиданно весело запел:
Здесь будет наша вечеринка,
У Леди – новая пластинка.
В моем мартини тает льдинка,
А все, что было, только
А все, что было, только
Дримка4
И поля, зеленеющие поля вокруг.
Кириллыч прошел поле, куда в детстве он с друзьями бегал за кукурузой. Зеленые стволы с листьями были выше них раза в три. Они рвали спелые початки и варили тут, прямо в поле. Кузнецов, сын столяра, в такие походы всегда брал чугунок, а Столяров, сын кузнеца, отдуваясь тащил ведро воды. Они разводили костер, бросали молочно-желтые початки в чугунок, заливали водой, накрывали листьями и терпеливо ждали полтора часа. Чтобы скоротать время, они играли в игру “А у Сталина дела”, придумывая вождю несуществующие занятия. Кто придумывал самое неправдоподобное – побеждал и получал право первым достать початок из кипятка. Кириллыч хорошо помнил тот раз, когда Сталин, по его воле, изобрел специальный пляж, где все, даже он сам, ходят голые. Тогда, в сорок седьмом, первая кукуруза была его. Столяров в восхищении вывернул карман, где у него всегда хранилась соль, посолил початок и бережно, с уважением к фантазии победителя, передал Кириллычу, а Кириллыч укусил и сказал: “Во!”
4
Отрывок из песни “Dream’ка” поп-исполнительницы Леди Лекс, пик популярности которой пришелся на 2011-2013 гг. (прим. автора)