Для первого нет худшего оскорбления, чем быть «горланом проулочным»[89]: у крестьянина, обрабатывающего землю, хватает других забот. Противопоставляя два образа мыслей и две манеры воспитания, Аристофан критикует новое поколение, бесцельно шатающееся по площади вместо того, чтобы заняться более неотложными или более полезными делами. Поэтому персонифицированная в пьесе Правда обращается к юному Фидиппиду со следующим советом:
И далее:
Точно так же у Платона мудрецы не знают
...дороги ни на агору, ни в суд, ни в Совет, ни в любое другое-общественное собрание. Законов и постановлений, устных и письменных, они в глаза не видали и слыхом не слыхали. Они не стремятся вступить в товарищество[93] для получения должностей, сходки и пиры и ночные шествия с флейтистками даже и во сне им не могут присниться[94].
Нет ничего удивительного в том, что эта критика адресована обычаям не только агоры, но и всего общества, афинской демократии в целом[95].
Несмотря на все нападки, агора во всех полисах остается местом коммуникации par excellence. Это не просто пространство, где говорят, — это место публичного выставления.
Поэтому, в память о времени, когда правосудие стало достоянием всей общины, на агоре продолжали выставлять провинившихся: в Киме[96] неверная жена должна была стоять там на камне на глазах у всех. В Фивах должника выставляли у позорного столба на всеобщее обозрение. В Катане дезертира три дня держали на площади. Именно под портиками агоры выставляли трофеи: в Спарте на площади соорудили из взятой у «мидийцев» добычи персидский портик (stoa persike)[97]. Фиванцы тоже свалили на агоре трофеи, взятые в битве при Делионе[98]. Портики были одновременно и выставочными галереями, наглядно демонстрировавшими все важнейшие этапы жизни полиса, где мифические эпизоды смешивались с историческими сюжетами: в Афинах наряду с Марафонской битвой увековечивали победу Тезея над амазонками и взятие Трои. Все эти сцены были отображены на настенных росписях.
Несмотря на локальные различия, агора везде была поистине общинным учреждением, имевшим отношение исключительно к данному полису. Знаменательно, что в то время, пока Перикл занимался внешней политикой Афин, он до некоторой степени забросил агору ради акрополя, где построил здания, сохранившиеся до наших дней.
Бьющееся сердце гражданской общины, агора развивалась и росла вместе с нею. Она расширялась по мере того, как полисы накапливали политическую власть. Что же касается ее архитектурного убранства и красоты памятников, они зачастую не соответствовали ее нравственному и политическому весу: Фукидид удивлялся, что в Спарте, столь могущественном полисе, площадь так убога, но спартанцы не хотели, чтобы памятники отвлекали граждан от насущных забот[99]. В Афинах основные политические баталии проходили на площади, разоренной во время персидских войн, где и укрепилась демократия.
Что любопытно, раздумья о самой площади и ее архитектуре обрели форму в то время, когда агора утратила свое значение: милетские зодчие первыми решились превратить площадь в продуманный ансамбль, где здания были связаны друг с другом портиками, придававшими им определенное единство и служившими организующим началом. В особенно больших количествах монументальные сооружения появились на агорах в эллинистическую эпоху, но, поскольку деньги на строительство давали частные лица ради собственной славы, здания эти уже не имели прежнего значения. Их продолжали посещать, но ставки в политической игре уменьшились. Кроме того, торговая составляющая явно возобладала над остальными: агора стала общественным местом в понимании, близком к современному, центром обмена, а не политическим и нравственным ядром небольших общин классической эпохи, где решались судьбы полисов. Кроме того, как бы в знак менее тесных отношений с городом, агора повсюду становится замкнутым в себе пространством, окруженным портиками. Для Р. Мартена она теперь всего-навсего «связанная с поселением городского типа монументальная архитектурная форма без какого бы то ни было специфического значения»[100].
91
В тексте сказано буквально «швырять вывороченный с корнем чертополох», что во французском переводе Ван Даале передано как «вести задиристые бессвязные речи».
99
Ср.: Плутарх, «Ликург», VI: «Ни портика, ни другого какого-либо здания там не было: по мнению Ликурга, это не только не делало присутствующих умнее, но даже вредило им, давая им повод болтать, хвастаться и развлекаться пустяками, когда они во время Народного собрания станут любоваться статуями, картинами, театральными портиками или роскошно украшенным потолком здания Совета» (пер. В. Алексеева).