Возникновение другого матримониального проекта приписывают австрийскому и датскому посланникам в Петербурге. Самой лучшей партией для Петра Алексеевича казалась им одна из дочерей Меншикова. У светлейшего было немало оснований, чтобы всерьез заняться столь рискованным предприятием как завязывание родственных уз с правящей династией. Дело состояло не только в безграничном честолюбии и самомнении Меншикова. При всем своем «полудержавном» могуществе он оказывался со смертью Екатерины перед весьма неприятным выбором. Если престол достанется одной из дочерей Петра I и Екатерины – Анне либо Елизавете, то при дворе неимоверно вырастет значение мужа принцессы Анны – герцога Голштинского. Отношения герцога и Меншикова были таковы, что светлейшему не стоило ждать для себя ничего хорошего от подобной перемены. В том же случае, если трон Перейдет к юному Петру, Меншикову грозила месть со стороны императора за участие князя в деле царевича Алексея. Так что Александру Даниловичу, чтобы не скатиться с головокружительных высот, надо было искать неожиданные, дерзкие решения. И он предпочел рискнуть – подняться еще на одну ступеньку, – вместо того чтобы смиренно дожидаться одного из двух равно нежелательных исходов.
Помолвка старшей дочери Меншикова Марии с сыном литовского гетмана Петром Сапегой (кстати, пользовавшегося особым расположением Екатерины I) была расстроена. В завещании Екатерины недвусмысленно выражалась ее воля (вернее, воля Меншикова) – корону наследует великий князь, которому она принадлежит по старшинству, а дочери Анна и Елизавета получают крупные суммы денег и другие ценности. Петру Алексеевичу следует жениться на дочери князя Меншикова. Еще при жизни императрицы составилась партия в пользу дочерей Петра, в частности принцессы Анны. Это заставило Меншикова сурово расправиться с противниками передачи престола Петру Алексеевичу и женитьбы его на княжне Марии. 24 апреля умиравшая Екатерина подписала указ об аресте генерал-полицеймейстера графа Девиера (бывшего денщика Петра I). За день до смерти Екатерины – 5 мая все замешанные в деле Девиера были приговорены к строгим наказаниям. Меншикова не остановило даже то, что замужем за Девиером была его, Меншикова, родная сестра.
При прошлой перемене правления – зимой 1725 года – светлейшего князя, если верить Бассевичу, удержали от применения крутых мер. На этот раз дело Девиера должно было показать всем несогласным, насколько тяжела рука Меншикова.
Завещание Екатерины (в подлинности которого, впрочем, кое-кто высказывал сомнения) восстанавливало традицию, существовавшую до указа Петра I от 1722 года, – передачи короны не по воле монарха, а по наследству, что не могло не нравиться любителям «старины». Завещание было оглашено на другой день после смерти императрицы 7 мая. Под окнами дворца опять стояли гвардейские полки. Но демонстрировать силу не было необходимости – великого князя единодушно признали императором Петром II. Одиннадцатилетний император пожаловал будущего своего тестя званиями полного адмирала, а позже и генералиссимуса. 16 мая состоялось погребение императрицу, а 22-го числа все члены Верховного Тайного Совета, созданного еще в феврале 1726 года и фактически правившего Россией, без каких бы то ни было возражений согласились с волей покойной, касавшейся будущей женитьбы Петра II. 24 мая архиепископ Феофан Прокопович совершил обручение юного царя и княжны Марии Александровны. Меншиков, казалось, достиг всех своих целей, к тому же ему удалось избавиться от герцога Голштинского, по сути дела, выслав его с женой из России. Но 19 июня светлейший князь захворал, а когда через пять недель с трудом выкарабкался из опасной болезни, – все переменилось до неузнаваемости.
За это время Петр II оказался целиком и полностью под влиянием семейства Долгоруких, за спиной которых угадывалась фигура Остермана. Царь пропадал на бесконечных охотах со своим любимцем, девятнадцатилетним Иваном Долгоруким. К своей невесте он никогда не был особенно расположен, а тут и вовсе остыл. Против Меншикова его настроили так, что он и видеть не желал генералиссимуса…
А сам Александр Данилович в состоянии какой-то столь чуждой ему апатии безучастно наблюдал, как клонится к закату его звезда. Энергия и бодрость духа вернулись к Меншикову лишь тогда, когда он понял, что дело его решено. Петербург не видел ни до, ни после, чтобы опальный вельможа отправлялся в ссылку с такой вызывающей торжественностью и пышностью. Собственная свита светлейшего чуть ли не в два раза превосходила караул. Невзгоды не заставили согнуться князя, напротив, дух его окреп, и даже похоже, на какое-то время улучшилось расшатанное здоровье. Записки Вильбоа во многом вызывают сомнения, но о твердости и выдержке сосланного в Сибирь князя они свидетельствуют, по-видимому, достоверно.
Из записок К. Г. Манштейна{6}
16-го мая 1727 г. скончалась Екатерина (возведенная на престол пристрастием к ней Петра I), и преемником ее был Петр II, законный наследник этой обширной империи. Этот государь родился в 1715 году от брака царевича с принцессою Вольфенбютельскою и в момент вступления на престол ему было только 11 лет с половиною. Ввиду этого обстоятельства вторым пунктом своего завещания Екатерина учредила над молодым государем до достижения им 16-летнего возраста опеку регентства, которое составляли царевны, ее дочери Анна и Елисавета Петровны, герцог Голштейнский, муж Анны, принц Голштейнский – епископ любский и жених Елисаветин[10] – и верховный совет, состоявший тогда из шести членов, а именно: из князя Меншикова, генерал-адмирала Апраксина, государственного канцлера графа Головкина, вице-канцлера графа Остермана, действительных тайных советников князей Дмитрия Михайловича Голицына и Василия Лукича Долгорукого. Это регентство только однажды собралось в полном составе, а именно в день кончины императрицы Екатерины: занятия его ограничились утверждением духовного завещания, которое через два же часа потом было нарушено. По завещанию требовалось положительно, чтобы все дела решались не иначе как большинством голосов, но это не нравилось князю Меншикову; он хотел всем управлять один, распоряжаться по своему усмотрению, предоставляя другим только честь повиноваться его приказаниям. Ему не трудно было успеть в этом намерении, так как никто не смел ему противоречить, не подвергаясь гибели. Тотчас же после кончины Петра I Меншиков захватил власть в свои руки, и, чтобы удержать ее за собою, он склонил императрицу Екатерину к принятию одной из дочерей его в супруги императору. В ее завещании есть об этом статья. В самый день кончины императрицы Меншиков перевел государя на жительство в свой дворец для того, чтобы никто не имел доступа к Е. В. без его, Меншикова, позволения. Между тем герцог Голштейнский и министры радовались своей удаче, чрез завещание императрицы Екатерины давшей в их руки регентство; они воображали, что на их стороне будет лежать перевес голосов, так как в главе управления и председательницею совета была герцогиня[11]. Однако Меншиков перехитрил их и заблаговременно принял свои меры.
В России есть обычай при каждой перемене царствования или министерства, давать свободу нескольким заключенным. Следуя этому обыкновению, Петр II приказал освободить свою бабушку, императрицу Евдокию Федоровну, из рода Лопухиных. (В 1696 г. Петр I развелся с нею и заключил ее в монастырь.) Император назначил ей приличный сану ее двор и приглашал ее в Петербург. Однако она предпочла остаться в Москве, потому что не любила новой столицы, да и министры, по-видимому, не хотели допустить ее вмешиваться в дела. Так она провела жизнь свою в уединении. Близкие родственники ее, Лопухины, тоже были вызваны из изгнания, в котором находились уже несколько лет. Эти милости были оказаны против желания Меншикова, по внушению некоторых членов верховного совета, которым удалось расположить молодого государя в пользу бабушки и ее родственников Я склонить его к требованию, чтобы они были освобождены из заточения. Все это не нравилось князю Меншикову, однако он, не осмелился открыто противиться этим распоряжениям. Зато уж он сам не имел ни минуты покоя. Зная общую к себе ненависть, он ежеминутно страшился какого-нибудь неожиданного удара.