Император скончался на руках своей супруги утром в другой день 25-го января[5]. Сенаторы, генералы и бояре тотчас же собрались во дворец. Каждый из них, чтоб быть вовремя обо всем уведомленным, велел находиться в большой зале своему старшему адъютанту или чиновнику. В передней они увидели графа Бассевича. Большая часть из них смотрела на него как на опального, и даже друг его Ягужинский не решался подойти к нему. Но он сам протеснился вперед, чтоб приблизиться к нему, и сказал вполголоса: «Примите награду за предостережение, сделанное вами вчера вечером. Уведомляю вас, что казна, крепость, гвардия, Синод и множество бояр находятся в распоряжении императрицы и что даже здесь друзей ее более, чем вы думаете. Передайте это тем, в ком вы принимаете участие, и посоветуйте им сообразовываться с обстоятельствами, если они дорожат своими головами».
Ягужинский не замедлил сообщить о том своему тестю – великому канцлеру графу Головкину. Весть эта быстро распространилась между присутствовавшими. Когда Бассевич увидел, что она обежала почти все собрание, он подошел и приложил голову к окну, что было условленным знаком, и вслед за тем раздался бой барабанов обоих гвардейских полков, окружавших дворец.
– Что это значит? – вскричал князь Репнин. – Кто осмелился давать подобные приказания помимо меня? Разве я более не главный начальник полков?
– Это приказано мною, без всякого, впрочем, притязания на ваши права, – гордо отвечал генерал Бутурлин. – Я имел на то повеление императрицы, моей всемилостивейшей государыни, которой всякий верноподданный обязан повиноваться, не исключая и вас.
Всеобщее молчание последовало за этою речью; все смотрели друг на друга в смущении и с недоверием. Во время этой немой сцены вошел Меншиков и вмешался в толпу, а немного спустя явилась императрица, поддерживаемая герцогом Голштинским, который провел ночь в комнатах великого князя. После нескольких усилий заглушить рыдания она обратилась к собранию с следующими словами: «Несмотря на удручающую меня глубокую горесть, я пришла сюда, мои любезноверные, с тем, чтобы рассеять справедливые опасения, которые предполагаю с вашей стороны, и объявить вам, что, исполняя намерения вечно дорогого моему сердцу супруга, который разделил со мною трон, буду посвящать дни мои трудным заботам о благе монархии до того самого времени, когда богу угодно будет отозвать меня от земной жизни. Если великий князь захочет воспользоваться моими наставлениями, то я, может быть, буду иметь утешение в моем печальном вдовстве, что приготовила вам императора, достойного крови и имени того, кого только что вы лишились».
Меншиков как первый из сенаторов и князей русских отвечал от имени всех, что дело, столь важное для спокойствия и блага империи, требует зрелого размышления и что потому да соблаговолит ее императорское величество дозволить им свободно и верноподданнически обсудить его, дабы все, что будет сделано, осталось безукоризненным в глазах нации и потомства. Императрица отвечала, что, действуя в этом случае более для общего блага, чем в своем собственном интересе, она не боится все, до нее касающееся, отдать на их просвещенный суд; и что не только позволит им совещаться, но даже приказывает тщательно обдумать все, обещая со своей стороны принять их решение, каково бы оно ни было.
Собрание удалилось в другую залу, двери которой заперли Князь Меншиков открыл совещание, обратившись с вопросом к кабинет-секретарю Макарову, не делал ли покойный император какого-нибудь письменного распоряжения и не приказывал ли обнародовать его. Макаров отвечал, что незадолго до последнего путешествия в Москву государь уничтожил завещание, сделанное им за несколько лет перед тем, и что после того несколько раз говорил о намерении своем составить другое, но не приводил этого в исполнение, удерживаемый размышлением, которое часто высказывал, – что если народ, выведенный им из невежественного состояния и поставленный на степень могущества и славы, окажется неблагодарным, то ему не хотелось бы подвергнуть своей последней воли возможности оскорбления; но что если этот народ чувствует, чем обязан ему за его труды, то будет сообразовываться с его намерениями, выраженными с такою торжественностью, какой нельзя было бы придать письменному акту[6].
Когда Макаров умолк, архиепископ Феофан, видя, что вельможи несогласны во мнениях, обратился к собранию с просьбою позволить и ему сказать свое слово. С трогательным красноречием указал он присутствовавшим на правоту и святость данной ими в 1722 году присяги, которою они обязались признать наследника, назначенного государем. Некоторые возразили ему, что здесь не видно такого явного назначения, как старается представить Макаров, что недостаток этот можно принять за признак нерешительности, в которой скончался монарх, и что поэтому вместо него вопрос должно решить государство. На такое возражение Феофан отвечал точною передачей слов императора, сказанных у английского купца накануне коронования императрицы, которыми его величество, открывая свое сердце перед своими друзьями и верными слугами, подтвердил, что возвел на престол достойную свою супругу только для того, чтоб после его смерти она могла стать во главе государства. Затем он обратился с вопросом к великому канцлеру и ко многим другим, при которых сказаны были эти слова, помнят ли они их.
Отдавая долг истине, те подтвердили все приведенное архиепископом. Тогда князь Меншиков воскликнул с жаром: «В таком случае, господа, я не спрашиваю никакого завещания. Ваше свидетельство стоит какого бы то ни было завещания. Если наш великий император поручил свою волю правдивости знатнейших своих подданных, то не сообразоваться с этим было бы преступлением и против вашей чести, и против самодержавной воли государя. Я верю вам, отцы мои и братья, и да здравствует наша августейшая государыня, императрица Екатерина!» Эти последние слова в ту же минуту были повторены всем собранием, и никто не хотел показать виду, что произносит их против воли и лишь по примеру других. После того князь Меншиков в сопровождении всех прочих возвратился к императрице и сказал ей: «Мы признаем тебя нашей всемилостивейшей императрицей и государыней и посвящаем тебе наши имущества и нашу жизнь». Она отвечала в самых милостивых выражениях, что хочет быть только матерью отечества. Все целовали ей руку, и затем открыты были окна. Она показалась в них народу, окруженная вельможами, которые восклицали: «Да здравствует императрица Екатерина!» Офицеры гвардии заставили повторять эти возгласы солдат, которым князь Меншиков начал бросать деньги пригоршнями. Таким образом Екатерина овладела скипетром, которого она была так достойна. Сенаторы, генералы и знатнейшие духовные лица в тот же час составили и подписали манифест о провозглашении ее императрицей.
И. Лефорт – Я. Г. Флемингу{3}
С.-Петербург, 30 января (10 февраля) 1725 года
Третьего дня между 4 и 5 часами утра скончался этот великий монарх, ко всеобщему сожалению. Вот что я мог узнать о его болезни и смерти. Когда Горн, знаменитый хирург, 15 лет служивший в госпиталях Франции, был призван для операции зондом, все полагали, что причиною задержки мочи был камень, но он доказал, что это вовсе не камень, а большое количество материи, которую операция заставила вытечь, и что эта едкая материя, разъедаясь, образовала нарывы в мочевом пузыре, закрывавшие проход для мочи. И так как эти нарывы были очень воспалены, то это походило на антонов огонь и было уже поздно делать надрезы, которые могли раньше спасти жизнь царю. Во вторник 6-го числа его величеству дали немного кашицы. Это теплое вещество в желудке пришло в брожение, и с царем сделались судороги. Это всех встревожило. Тотчас были призваны все вельможи из Сената и коллегий. Пополудни его величеству сделалось лучше, и казалось, он хотел даже привести в порядок некоторые свои дела, отдал несколько словесных приказаний, между прочим советовал не пренебрегать иностранцами, живущими в его государстве и в Петербурге. Ночью он спал с трех до семи минут пятого. 7-го числа антонов огонь усилился и не было более никакой надежды. С царем сделался бред, он встал с своей постели, прошел три комнаты, жалуясь, что окна были нехорошо пригнаны. После такого волнения силы его начали упадать. Ночью ему захотелось что-нибудь написать, он взял перо, написал несколько слов, но их нельзя было разобрать. Наконец, ночью с 7-го числа на 8-е между четырьмя и пятью часами утра, когда ее величество царица, молившись около него и приготовляя к смерти, сказала: «Господи, открой твой рай и прими душу праведную», великий монарх скончался, не успев сделать никакого распоряжения. При таких обстоятельствах Сенат вместе с военным и гражданским начальством составили совет, на котором решено было объявить ее величество царицу самодержавною императрицею.
5
[2] Он умер на 53 году своей жизни, родившись 30-го мая 1672 г. Императрица, по словам ее, родилась 5-го апреля 1689 г. принцесса Анна – 27 января 1707 г., принцесса Елизавета – 18 декабря 1709 г.; император сочетался браком с императрицею в присутствии нескольких свидетелей 19-го февраля 1706 г., но титул царицы и величества дал ей только тогда, когда у нее обнаружились признаки беременности.
Петр I умер 28 января, Екатерина родилась 5 апреля 1684 г., Анна — 27 января 1708 г., брак Петра I и Екатерины состоялся 19 февраля 1712 г. Последняя дата искажена Бассевичем, возможно, специально, чтобы создать впечатление, что Анна и Елизавета рождены в законном браке.