Позор этой разновидности жгучий, но сравнительно обыденный. Самая большая трудность в попытке выловить воспоминание о действительно неприглядном эпизоде заключается в том, что таких эпизодов слишком много, и ты понимаешь, что лучшие (или худшие) из них просто стерты, вытеснены в подсознание. Как бы то ни было, один случай навсегда врезался мне в память — когда нам не досталось билетов на футбольный матч между сборными Англии и Шотландии, который проходил на стадионе Уэмбли в 1979 году. Запасшись здоровенным ящиком с выпивкой, я и двое моих приятелей сидели на автостоянке за стадионом. Мы не просыхали уже несколько дней подряд и в общем-то не так уж рвались на матч, а просто хотели закончить «сейшн».
Я пёрнул и нечаянно обгадился. Когда я ощутил в штанах теплую кашу, у меня заколотилось сердце, а на лбу выступила испарина; впрочем, я с беспечным видом встал и направился к общественным уборным у стадиона. Я намеревался посрать, как можно лучше подмыться, и если трусы безнадежно испорчены, смыть их в толчке.
Неожиданно я столкнулся с проблемой: туалеты оказались в таком плачевном состоянии, что напоминали дорожки в Эдинбургском Королевском бассейне, только здесь полы были на несколько дюймов залиты водой и мочой, и, чтобы добраться до унитазов, писсуаров и раковин, приходилось шлепать по лужам. Мои дырявые кеды не выдержали бы этого испытания, поэтому я снял и обувь, и носки. Закатав джинсы, я кое-как подошел к разбитому толчку. Опроставшись, я подтер задницу неиспачканным краем трусов (туалетная бумага отсутствовала). Я выкинул трусы в унитаз, спустил воду, снял джинсы и пошлепал к умывальной раковине. Как раз в тот момент, когда я, голый ниже пояса, пытался подмыть задницу, в сортир завалила компания шотландцев, футбольных фанов из Глазго. Они мочились и громко гоготали над моим неловким положением. Изо всех сил стараясь сохранить достоинство, насколько это было возможно в подобных обстоятельствах, я продолжал свое занятие: залез на трубу и стал мыть в раковине пропитавшиеся мочой ступни. Вдоль стены тянулся плинтус; я пробрался по нему к двери, выскочил наружу и вернулся на автостоянку, где под гогот пьяных болельщиков натянул джинсы, носки и кеды.
Я быстренько ретировался с места происшествия и обошел вокруг стадиона, чтобы немного успокоиться. Когда я вернулся в нашу пьяную компанию, взбешенный приятель накинулся на меня: где, черт побери, я болтался. Я объяснил, что простоял в длинной очереди в уборную. На самом деле в эту минуту мне показалось, что я освободился из тюрьмы. Я опозорился — самым отвратительным, постыдным образом, — но ведь я больше никогда не встречу этих людей. Мы пойдем ко мне, перед выходом на улицу я надену чистое белье и перейду со светлого пива на «Гиннесс». Я уже даже слегка повеселел, — как вдруг совсем рядом послышался оклик: «Эй, Сраные Штаны!» Это были шотландцы — свидетели моего приключения в сортире. Они опять корчились от смеха и показывали на меня пальцами своим знакомым. Окружив нас, они с превеликим восторгом принялись посвящать моих приятелей во все подробности. Много лет история о моем позоре была любимым анекдотом в нескольких барах Лондона и Эдинбурга. Да, этого унижения мне не забыть. Когда-нибудь я напишу о нем…
Эндрю Моушен
Чужое тело
Поэт — самое непоэтичное создание из всего сущего; у него нет индивидуальности — он постоянно занимает и наполняет содержанием чужое тело.
Это случилось в начале 1977 года, через пару месяцев после того, как я начал читать лекции по английскому языку в университете Халла. Я пытался воскресить университетское Поэтическое общество, которое пребывало в очередном приступе летаргического сна, и попросил кое-каких знаменитостей приехать к нам на литературные чтения. Большинство из них согласилось, ошибочно считая, что наградой за время и труд, потраченные на дорогу, им станет встреча с Филиппом Ларкином. Кроме того, я (вы ведь поступаете также) пригласил нескольких поэтов с менее громкими именами, среди них — Кэрол Руменс[91], которая находилась тогда в самом начале творческой карьеры. Я не знал ее лично, однако мне нравились ее стихи, поэтому я решил, что ее присутствие оживит чтения и придаст им художественную цельность. Мы договорились, что я встречу ее на вокзале — я не сомневался, что с этим не будет проблем. Путь из Лондона неблизкий, но прямой, и я узнаю поэтессу по фотографии.