– Я уже нашел, – сообщил тогда Владимир Николаевич.
– Кем?
– Дрессировщиком.
– В цирк, что ли?
– Нет.
Больше он объяснять ничего не захотел. И я, зная скрытный характер этого человека, его способность просто молчать в ответ на простой вопрос, словно не слышит, не спрашивал больше. Да и не настолько мы были близки, чтобы расспрашивать. Просто другие с ним вообще не общались, а я общался. Может быть, благодаря общей нашей страсти к зимней рыбалке – мы с ним время от времени на моей машине выезжали на дальние озера, где рыбаков было меньше, чем рыбы. Наверное, Владимиру Николаевичу просто нужно было с кем-то из сослуживцев общаться помимо службы, чтобы совсем не провалиться в одиночество, и он выбрал меня. Не знаю. Но и после его выхода в отставку Чукабаров время от времени навещал меня в городе, зная дни, когда я приезжаю. Я тогда тоже остался один после развода с женой, не пожелавшей больше переживать и терпеть мои командировки в «горячие точки». Нервы у нее не выдержали после того, как меня привезли не домой, а сразу в госпиталь. Она уехала к матери в Москву вместе с сыном. Меня поставила в известность только после того, как я пошел на поправку. Оставшись один, я первое время тоже одиночеством тяготился. И, чтобы это чувство в себе погасить, время от времени навещал Чукабарова. С ним можно было просто посидеть на кухне, попить чаю и ни о чем не говорить.
Мысли о жене и собственном одиночестве пришли в голову тогда, когда я стал думать об одиночестве отставного капитана Чукабарова. Но у него хотя бы сестра была в городе. Кто будет меня опознавать, случись что-то подобное? Или я, как все люди, уверен, что плохое происходит только с другими, а уж со мной-то этого не произойдет?
– Вы, Елизавета Николаевна, откуда сейчас звоните?
– Из дома. Меня после полуночи уже привезли на полицейской машине. Ночью в городе одной ходить опасно. Кругом эти азиатские дворники. А дома я уснуть так и не смогла. Чуть время к утру приблизилось, стала вам звонить. Больше мне и обратиться не к кому. Извините, что так рано, но я немножко не в себе.
Это я уже почувствовал, но промолчал.
– Я почему спрашиваю. Номер мне показался знакомым, но я его и не знал никогда.
– Может быть, запомнили просто, когда Владимир от меня вам звонил. Это раза три было.
– Возможно. У меня память хорошая.
– Итак, Елизавета Николаевна, у меня вопрос по существу: что от меня требуется? Чем я могу помочь?
Ее звонок в такое раннее время сам по себе говорил, что ей требуется какая-то помощь. Сейчас же, когда я напрямую спросил, женщина растерялась. Значит, это была не просьба о помощи, а просто исповедь. Иногда человеку необходимо бывает сбросить груз с души и что-то рассказать другому. Может быть, даже малознакомому или совсем незнакомому. Близкому человеку рассказывать труднее. А что касается помощи, то ее я мог оказать только советом. Что иначе я мог подсказать, не зная практически ни одного реального факта? Ведь все, что рассказала Елизавета Николаевна, есть только всплеск эмоций. А фактами следует еще поинтересоваться.
– Так что я могу для вас сделать? – повторил я вопрос.
– Для меня – ничего. Вот для Владимира, для его памяти, может быть…
– Итак… Конкретнее…
– Вы можете сейчас ко мне приехать?
Вопрос прозвучал неожиданно. Честно говоря, после вчерашнего я вообще предпочел бы не садиться за руль. Но при таких чрезвычайных обстоятельствах…
– Говорите адрес. Я сначала в гараж за машиной зайду, потом приеду. Гараж от меня недалеко… Говорите адрес…
Вот в чем меня всегда было трудно упрекнуть, так это в длительных сборах. На подъем и на сборы я всегда был легок. Сказывалась привычка вставать по тревоге и даже других подгонять, показывая им пример. Умыться, одеться, и можно выходить из дома. С порога, обернувшись, я потянул носом. В квартире стоял неприятный затхлый запах. Вчера вечером офицерская компания надышала перегаром. Хорошо еще, что ни один офицер у меня в батальоне не курит. Форточки я всегда держу открытыми, даже в самый крепкий мороз, но не хватает в квартире сквозняка. Надо было бы дверь заранее открыть, чтобы проветрить.
В подъезде нашего пятиэтажного дома свет горел только на лестничной площадке моего пятого этажа. Ниже жильцы, видимо, экономили на электричестве. С тех пор, как в квитанцию по квартплате стали включать неизвестно куда уходящие общедомовые расходы, люди стали задумываться о том, всегда ли им нужен свет. Я темноты не боялся, поскольку в полумраке видел неплохо. Сказывалась привычка к ночным операциям. Не зря же на эмблеме спецназа ГРУ изображена летучая мышь, которая не просто реально и безошибочно в темноте ориентируется, но даже постоянно живет в темноте. Слухи о вурдалаках, нападающих тоже, как известно, в темное время суток, до того как пропоет первый петух, меня беспокоили мало. Тем более, судя по времени, уже третьи петухи пропели. Я не великий русский полководец Александр Суворов[2], и не вожу с собой в командировку петуха, и тем более дома такую живность не держу за неимением курятника. Но знаю хорошо, что первые петухи поют в первом часу ночи, вторые петухи подают голос во втором часу, а третьи – уже в четвертом. Тем не менее мысли о вурдалаках в голову пришли и держались там, пока я спускался по лестнице. На площадке между первым и вторым этажами, там, где почтовые ящики, я наступил на руку лежащему под батареей отопления человеку. Он руку убрал. Разобрать в темноте, кто там лежит, было сложно. Только устойчивый запах мочи бил в нос. Не пиная, я тронул ногой руку повторно.
2
Согласно преданиям, великий русский полководец А. Суворов даже в заграничных походах всегда возил с собой петуха и приучал армию соразмерять свой распорядок с петушиным пением.